Антошка Петрова, Советский Союз

Антошка хотела что-то сказать, даже рот было раскрыла, но произнести не смогла ни звука, так как в горле застрял комок, тугой, как резиновый мячик. Она сняла варежкой с куста чистый сугробик и стала есть снег, как в детстве, когда хотела заболеть, чтобы в детский сад не ходить, или просто играла, что снег – это мороженое. Несколько минут она шла молча. Со стороны могло показаться, что она забыла уже, о чем ей Артур только что рассказывал, но на самом деле в голове у нее проносился вихрь мыслей и образов, которые она когда-либо встречала в книгах или видела в кино про войну и по телевизору.

– Неужели ты думаешь, что в том, что случилось с твоими родными, был хоть какой-то смысл? – наконец хрипло спросила она.

Расстроенный тем, что она не захотела или просто не смогла понять идею, которую он сам всего пару недель назад вычитал у одного знаменитого американского фантаста и все искал случая ею с кем-нибудь поделиться, Артур угрюмо ответил:

– Откуда я знаю? Не может же быть, чтобы все в мире было так страшно и бессмысленно.

– Ну почему же все, – возразила Антошка. – Есть ведь на свете и любовь, и радость, только они с горем так перемешаны, что друг без друга не существуют. Конечно, была война, и все это было ужасно, но потом ведь была и победа! Многие погибли, но многие и выжили, а кто-то живой-здоровый с орденами и медалями с войны вернулся, а через несколько лет в мирное время по собственной дурости обеих ног лишился. Есть у нас в бараке мужик такой – Федька Безногий. В юности, мать говорила, красавец был, все девки у нас в Текстильщиках за ним бегали, а он то одну поматросит, то другую. Когда на Надежде женился, весь поселок у них на свадьбе гулял. Слез было! Какого парня увела! Казалось бы, живи и радуйся, а он через год после свадьбы по пьяной лавочке в депо под паровоз угодил – обе ноги отрезало. С горя, конечно, и вовсе запил. Теперь, страшный, как бармалей, что ни вечер дежурит у проходной. Мужики со смены идут, он тут как тут. Те его за водкой посылают, а он и рад стараться. Кулачищи-то у него – во какие! Он ими в землю упирается и на тележке такой разгон берет, что и на своих двоих не догонишь. Мужики только к гастроному подходят, а он уж их с поллитрой дожидается. Ему как инвалиду без очереди полагается. К вечеру само собой на рогах. Надежда с работы всегда через гастроном идет. Если Федька еще держится, она его с матюками домой гонит, а он упирается и во все горло орет: «Врагу не сдается наш гордый «Варяг», а если уже в мертвую лежит, то грузит она его, голубчика, на тележку, привязывает веревками и, как бурлаки на Волге, домой тянет. Другая бы от жизни такой давно или сама спилась, или на весь белый свет озлилась бы, а она знай похохатывает: «У других, – говорит, – вообще мужа нет, а у меня аж целая половинка». И видно – любит она своего алкаша безногого. По лицу видно, что любит. А откуда такая любовь берется, я и не пойму. Злоба, жестокость – понятно откуда – жизнь тяжелая. А вот любовь?

– А как же он зимой?

– Что зимой?

– Ну, по сугробам-то на тележке, как он?

– Зимой он дома, у батареи рядом с мужским туалетом, вахту несет. Дело-то не в нем…

– Да я понимаю, – Артур покраснел. – Классно ты рассказываешь, будто кино посмотрел. Здорово!

От этих слов Антошке стало так сладко, будто она разом целую банку сгущенки выдула. Она бы еще целую кучу историй могла порассказать, да вдруг заметила, что улица Ленина кончилась и их обступили бараки поселка Текстильщиков. Будто впервые она увидела исписанные матерщиной заборы, зарывшиеся в сугробы сараи, мерзлое белье на веревках, собачьи метки на снегу, помойки с елочными скелетами в клочьях серебряного дождя, бороды сосулек на окнах, бельма авосек за двойными рамами, услыхала родной, как биение сердца, стук электрички, равнодушный собачий брех и вдруг до боли всего этого застеснялась.

– Давай дальше не пойдем, – предложила она, – я тебя до остановки доведу, а дальше сама побегу, а то твоя мама, наверное, уже волнуется.

Артур спорить не стал.

– Хочешь послезавтра опять в кино сходим?

– А завтра?

– Завтра я не могу. К репетитору, в Москву, еду.

Антошка хотела сказать, что запросто может вместе с ним в Москву махнуть, а пока он будет заниматься, погуляет где-нибудь вокруг дома, но из-за поворота вывернул автобус, и она крикнула:

– Бежим, а то не успеешь!

Артур вырвался вперед, вскочил на подножку, прежде чем войти внутрь, прокричал:

– В понедельник, у «Родины», в час дня.

Она закивала, помахала рукой, проводила глазами автобус до поворота и побрела домой.