Антошка Петрова, Советский Союз

В комнате было пусто, в воздухе еще не совсем развеялся сигаретный дым и запах недавнего застолья. Она так устала, что, стряхнув на пол шапку и пальто, бухнулась на материну кровать, морщась от боли, стянула сапоги и хотела передохнуть минуточку, но с размаху нырнула в теплые, пронизанные светом бирюзовые волны и с радостным изумлением подумала: «Море». Очнулась она, когда за стенкой у соседей голос диктора объявил: «Московское время десять часов». Уличный фонарь освещал комнату красноватым светом, стены и потолок облепили тюлевые тени. Мать куда-то запропастилась. Антошка с трудом поднялась, расстелила раскладушку и легла, надеясь сразу же вновь окунуться в сонное блаженство, но память уже раскручивала перед ее внутренним взором эпизоды минувшего дня, и, как в кино, она увидела себя и Артура, идущих по белому, будто на засвеченной кинопленке, городу. Ей нестерпимо захотелось, чтобы он оказался рядом, захотелось прижаться к нему всем телом. «Втюрилась», – услышала она злорадный, неожиданно донесшийся изнутри, незнакомый голос. Сердце ее забилось так, словно хотело пробить грудную клетку и выскочить наружу. Щеки запылали, тело заныло, радость и непонятная тревога слились в одно огромное чувство, которое стало так распирать ее, что она заметалась по раскладушке, то сбрасывая с себя одеяло, то вновь зарываясь в него с головой. «Так вот какая она, любовь-то», – пульсировало в голове. Изнемогая от ощущения, что Артур заполнил собой каждую клеточку ее тела, она ворочалась, стонала, всхлипывала, но при первом же звуке отворяемой матерью двери стихла и притворилась спящей.

Не включая света, та разделась, прокралась на цыпочках к кровати, задернула занавеску, скрипнула сеткой, пару раз зевнула и через несколько минут тяжко, как фабрика, задышала. Чтобы не разбудить ее, Антошка некоторое время лежала, не шелохнувшись, но скоро и сама соскользнула в сон.