Антропология детства. Прошлое о современности

В психоанализе детерминация социально-исторических процессов всегда представляется как сила/интенция, исходящая из недр бессознательного (независимо от того, понимаем ли мы его по Фрейду или по Юнгу). Психоаналитические версии истории неоднократно подвергались критике, и не это сейчас в фокусе нашего внимания. Вслед за де Мозом обратим внимание лишь на то, что сфера отношений «дети и взрослые» и сама субкультура детства содержат в себе потенциал развития, причём не только ребёнка, но и общества.

Инновации под защитой детства

Субкультура детства, детские игры и фольклор оказываются прибежищем не только вышедшей из повседневной жизни старины, «обветшалой обрядности», магических заклинаний, тайного счёта (см. Очерк 5), но и проводником инновационных начинаний. Будучи, по сути, культурной периферией, детство не особо строго отслеживается разного рода контролирующими механизмами и инстанциями — ведь детям по определению можно вести себя не так, как серьёзным взрослым, пределы допустимого для них куда шире, границы нормы подвижнее.

В качестве наглядного примера может быть сфера детского быта. Ради детской забавы царскому семейству подносились в качестве даров, да и закупались тоже различные механические игрушки, упоминания о них постоянно встречаются у И. Е. Забелина (1915), когда он описывает игрушки царевичей и царевен. Мода на всяческие изобретения часовых мастеров распространялась среди знати, запрос на них ширился. Механические птицы и зверушки, изысканные часы с фонтанами и музыкой постепенно завоёвывали высшие слои общества и нисходящей инновацией готовили почву для признания всеми более утилитарных технических новшеств.

Европеизация русского патриархального быта привычно связывается у нас с именем Петра I, с бритьём бород и принудительным переодеванием в европейское платье. Но европейское платье начало входить в русский обиход по меньшей мере на век раньше. Уже дети царя Михаила Федоровича носили немецкое: «Совершенно неизвестно, каким путём зашло это немецкое платье в комнаты государя, к его детям, и кто подал первую мысль об этом костюме. Припомним, что древние наши обычаи в это время достигли полного цвета и с особенною упругостью противились всякому чужеземному влиянию. Немецким извычаям в это время было гораздо труднее, чем прежде, пробираться в наши патриархальные, крепкие своею православною стариною, жилища» (Забелин 1915: 62–63).