Антропология детства. Прошлое о современности

Вернер относил физиогномическое восприятие к более раннему, даже более архаичному интерсенсорному опыту, который «существует до дифференциации ощущений на отдельные модальности» и ещё не «отфильтрован через систему более прогрессивных категорий», считал, что мы возвращаемся к этому уровню в наших снах или в состояниях, вызванных галлюциногенами (Крейн 2002). При такой оценке физиогномического восприятия и синестезического мышления неудивительно, что Вернер считает носителями его детей и «туземцев» (не будем здесь останавливаться на правомерности или политкорректности этого явно эволюционистского предположения, оно было сделано более 70-ти лет назад). Удивительно, что в ту же компанию у Вернера попадают художники, поэты, музыканты и другие представители искусства. Что касается сновидений, то в них можно увидеть не столько архаичную, сколько иную, не подчинённую формальной логике форму мышления. Присущие снам терпимость к противоречиям, непосредственно эмоциональное заражение, вчувствование, причудливое соединение образов и событий, — говорят о них как об особой форме отражения действительности (Асмолов 1996: 376–377).

— Я так много пою, что комната делается большая, красивая…

К. Чуковский «От двух до пяти»

Роль синестезий и того, что Вернер обозначил как физиогномическое восприятие мира, в творчестве отмечалась неоднократно. Легендарный цветовой слух А. Скрябина подвигнул его на создание музыкальной поэмы «Прометей, или Поэма огня», которая задумывалась как соединение звука и света. В. Кандинский попытался изобразить различные звуки, посвятив тому несколько работ, самая знаменитая — «Контрастные звуки» (1924). Поэты начала ХХ века, футуристы, обэриуты, — экспериментировали с абсурдом слов и различных звуков, пытаясь уловить порождаемые ими эмоции и смыслы. «Там, где иной просто назовёт лягушку, Кручёных, навсегда ошеломлённый пошатыванием и вздрагиванием сырой природы, пустится гальванизировать существительное, пока не добьётся иллюзии, что у слова отрастают лапы…» (Борис Пастернак). Начало ХХ века, время революционных перемен в обществе, и в это же время искусство — живопись, музыка, поэзия — пытаются своими средствами разрушить вековые устои и покой обывателей, открыть им синестезическую картину мира и вовлечь их в этот круг.

Круг синестезических переживаний разнообразен и порождает порою ощущения альтернативной реальности.

Дирижёр Б. А. Покровский вспоминал: «Как-то мы … разговаривали с Ростроповичем. Он сказал мне: „Рихтер, когда играет одну из сонат Бетховена, видит некую женщину в белом платье, идущую по саду. И всегда в одном и том же месте“.

Я передал этот разговор Рихтеру.

— Чушь! — гневно ответил он мне. — Славка всегда фантазирует всякую ерунду! — И подумав немного, добавил: — Она почти никогда не появляется в белом платье! Да и откуда там белое платье, если звучит си бемоль минор? Правда, когда она заходит за куст, на котором трепещут листики, и попадает в луч солнца…Помните, там несколько тактов, будто бы скерцо?.. Кстати, выйдя из-за куста, она обычно идёт к озеру, которое, вы помните, в глубине сада. Так что она оказывается ко мне спиной… — И снова пауза. — Ха, эта выдумка с белым платьем, как будто там ля мажор!» (Кренкель, Вебер 2003: 121).

Вернер считал, что есть два типа восприятия мира: геометрически-техническое (когда предметы воспринимаются по форме, длине, ширине, цвету и другим объективным, измеримым свойствам), которому соответствует рациональное мышление, прозаичное и строгое; и физиогномическое — эмоционально насыщенное, рождающее многоплановый образ, соединяющий в себе разные явления и качества. В нашей культуре физиогномическое мышление/восприятие подавляется «геометрически-техническим», мы не тренируем его и полагаемся на более логичные, рациональные способы мышления. (Werner 1957: 145, цит. по. Крейн 2002).