Антропология детства. Прошлое о современности

Архаичное мышление, в отличие от мышления ребёнка, опирается на богатый опыт и на стабильную сложную систему представлений о мире и о человеке. Поливалентные классификации и многочисленные конкретные понятия, детально описывающие важнейшие для общества сферы жизни, передаются из поколения в поколение. Какими бы ни были поливалентными системы понятий в традиционных культурах, они вовсе не произвольны. Они конвенциональны, усваиваются всеми носителями культуры, передаются из поколения в поколение.

Так, например, все алтайские урянхайцы называют 2-х годовалых жеребят «даага-эр» (м.р.) и «даага-эм» (ж.р.), а 3-х годовалых — «шулдеи» с соответственными поправками на мужской и женский род. А все индейцы осэдж считают орла земным созданием: он где-то рядом с молнией, молния приносит огонь, после огня остаются угли, а угли — это чёрная земля (Леви-Стросс 1994: 158–159). Два десятка названий снега у эскимосов, названия местной флоры у хопи или навахо, которые объединяют растения в таксоны по самым разным признакам, по форме листа, по корню, соцветию, времени цветения, месту обитания, полу, вкусу, запаху, хозяину растения (Леви-Стросс 1994: 115–117), равно как и с десяток названий лошадей, отражающих пол-возраст-окрас-ездовые качества с учётом различных дистанций, у монголоязычных народов — все эти понятия прочно встроены в систему социальных отношений и являются частью устоявшейся картины мира того или иного общества.

Такие понятия мифологического мышления хранят в себе толику культурно-исторического опыта — фиксируют какие-то представления о мире, выделяют и подчёркивают то, что важно.

Детские предпонятия не-конвенциональны. Напротив, они ситуативны и сиюминутны, каждым ребёнком они изобретаются заново и отражают его мимолётное острое впечатление-переживание. В своём небрежении конвенциональным порядком они сродни лепым-нелепицам, описанным К. И. Чуковским. Видимо, не случайно, что те и другие процветают в период «от двух до пяти». Только лепые-нелепицы нарочито нарушают порядок вещей, который как раз на этом этапе онтогенеза усваивается, когда всё ещё надо убедиться, что правильно, а что — нет. Именно тогда, упиваясь смехом, ребёнок настойчиво называет «папу» «мамой», «дядю» «тётей» и утверждает, что «собака — мяу! А кошка — гав!» (Чуковский, 1994: 259–266). А предпонятия, созданные ребёнком — это его первая попытка поделится с окружающими собственными переживаниями, выразить своё при помощи уже освоенных слов человеческой речи.

И ещё один существенный момент: сама магия в детском мышлении отличается от магии первобытного мышления. В своём исследовании Субботский сосредотачивается на вере в магическое, которая «появляется у детей как легитимная, сознательная форма верований» (Субботский 2010). Но изначально в детском мышлении магия не связана с верой или с какой-то конвенциональной картиной мира. В отличие от представителей архаичных обществ, младенец, размахивающий рукой, чтобы в ней появилась игрушка, ничего не знает о партиципации. Равно как и малыш, вытирающий ладошку, после того, как нарушил запрет и стянул конфету (Субботский 1981) ничего не знает об очистительных обрядах. Знакомство с миром волшебных сказок, конечно же, встроит эти действия в магическую картину мира. Однако детский анимизм или магия начинаются не со сказки. Это, скорее, продукт собственной деятельности ребёнка и специфики его мировосприятия.

Альтернативные пути познания