Антропология детства. Прошлое о современности

Фраза «Злой мужчина убил бедного человека» на языке индейцев чинук звучала бы: «Злоба мужчины убила бедность человека». Или предложение «Она складывает корни в маленькую корзину» — надо было бы перевести как: «Она вкладывает корни в малость корзины» (цит. по Леви-Стросс 1994: 113). Здесь «злоба», «бедность», «малость» суть обобщающие абстрактные категории. Категоризация и обобщение может иметь самые различные обоснования: индейцы осэдж некий цветок (на англ. яз. называется blazing star, на лат. Lacinaria psyenostachy), бизона и маис в ритуальных заклинаниях называют одним словом. Это кажется нелогичным только до тех пор, пока не узнаём, что эти индейцы летом охотились на бизонов до тех пор, пока на равнинах не расцветёт «пылающая звезда». Как только он распускается, осэдж понимали, что маис вызрел и что пора возвращаться в свои деревни для уборки урожая (Леви-Стросс 1994: 161).

Логика создания понятий так или иначе связана с логикой мышления. Сказав это, мы вступаем на многократно исследованное, широко дискуссируемое, но тем не менее всё ещё зыбкое проблемное поле соотношения мышления и речи. Необходимо уточнить, что мы имеем в виду под связью между словом и мыслью в кросс-культурном контексте.

Под давним разговором, начатым ещё в 1930-х годах Э. Сэпиром и Б. Уорфом, подведена черта. Гипотеза о психолингвистической относительности отвергнута: грамматика сама не формирует мысль, система глагольных времён не влияет на то, как носитель языка осознаёт понятие времени, границы языка не замыкают в себе границы воспринимаемого мира. Язык не превращается в фильтр, через который мы видим мир, и не становится поводырём нашего мышления. (Коул, Скрибнер 1977; Дойчер 2016: 165–195). «…принципиальные отличия языков не в том, что каждый язык даёт возможность выразить — ибо теоретически любой язык может выразить что угодно, — но в том, какую информацию каждый язык заставляет выражать обязательно» (Дойчер 2016: 195).

Влияние слова на мысль отнюдь не фатально. Классификация и систематизация мира, как универсальное свойство человеческого мышления, воплощается в понятийном аппарате и помогает нам описывать и воспринимать нашу повседневность. Но при этом сама категоризация, как уже было сказано выше, определяется жизненной необходимостью и выражает «интересы людей». Пожалуй, это можно было бы представить как один из случаев зацикливания причины и следствия, «мысль-слово-мысль», если бы не деятельность человека в мире, которая постоянно вторгается в этот цикл и вносит в него свои поправки (о деятельности как основе развития психики см. подробнее А. Н. Леонтьев 1977). Как только возникают новые задачи, требующие решения, как только открываются новые горизонты знания, как только человек включается в новую деятельность, открывающую для него иные грани реальности, открываются «опции» создания новых понятий.

В экспериментах Л. С. Выготского и Л. С. Сахарова было показано, как легко дети в ходе решения экспериментальной задачи осваивают новые понятия. Бессмысленные для ребёнка сочетания букв, «бат», «муп» и др., превращались в названия определённых категорий, которые классифицируют геометрические фигуры (Выготский 1982: 120–131; Выготский, Сахаров 1981: 198):