Антропология детства. Прошлое о современности

Иные (преимущественно не возрастные) инициации постоянно встречаются и в письменных обществах в самых разных культурах и в разные исторические эпохи. Но там они могут не быть связанными с обретением тайных знаний. Ни суннат (обряд обрезания, практикующийся у многих мусульманских народов, проводится над новорождёнными младенцами или с детьми до 7-ми лет), ни крещение младенцев у православных и католиков — не могут развернуть перед маленьким неофитом панорамы тайных знаний. Равно как и церемония врата-вандха у брахманов непали, когда мальчика стригут наголо, повязывают ему священный шнур, и он только обретает право вступить на путь изучения Вед. В этих посвящениях тайные знания не излагаются, но в них есть таинство, сопричастность которому включает в круг избранных. Важна не столько стройная система знаний, сколько объединяющее людей чувство сопричастности к чему-то особому, недоступному для всех, не тайные знания как таковые, а «теплота сплачивающей тайны» (Аверинцев).

После сунната мальчик становится мусульманином, после крещения приобщается к жизни во Христе, после врата-вандха — включается в касту брахманов, становится членом общины, должен соблюдать все запреты, совершать ритуалы и усердно изучать Веды.

В любой инициации всегда подразумевается, что она вводит в главную роль в жизни, определяет, кто ты есть прежде всего: мусульманин, брахман, христианин, монах после пострижения, монарх после возведения в сан, рыцарь после посвящения в рыцари, шаман после шаманских инициаций… Все остальные роли, интересы, ценности должны уйти в тень и на второй план. Инициации, по сути, обрекают человека, если и не на монороль, то на роль, которая превыше всего.

По мере нарастания сложности общества будет увеличиваться разнообразие сфер деятельности, и как следствие, число социальных функций и количество ролей, которые должен реализовать человек. Возможно, именно поэтому в сложных обществах нет всеохватывающих возрастных инициаций, таких, как в архаичных обществах, и институт посвящений во взрослые не занимает центрального места.

В сложных обществах, движущихся по пути научно-технического прогресса, в социализации детей и подростков акцент смещается с посвящения на просвещение — рациональные знания всё более востребованы, и именно ими должен быть экипирован ребёнок по мере его перехода во взрослую жизнь. Центральным институтом социализации становится школа.

Школа, по крайней мере та, которая возродилась в Средневековье (между нею и гимнасиями/академиями/палестрами и симпосиумами античности нет прямой преемственности) и которая есть в наши дни — всецело настроена на передачу рациональных знаний.

Д. Н. Узнадзе, основоположник грузинской психологической школы и выдающийся педагог, связывал это с наследием просветителей, которые культивировали исключительно позитивные знания и «объявили неограниченный интеллектуализм единственно истинной точкой зрения» (Узнадзе 2000: 30). «Чрезмерный интеллектуализм» ведёт к тому, что «индивидуальная природа человека молчит, его чувства плотно заперты», поэтому «нечего удивляться, если одностороннему умственному развитию обязательно сопутствуют нерешительность и бездействие» (Узнадзе 2000: 31–32). Узнадзе ратует за школу воспитания, которая будет выковывать такие качества, которые будут «соответствовать возвышению жизни выше существующего уровня» (Узнадзе 2000: 41). Но тут же сам оговаривается, что у школы воспитания своя «трагедия», она рискует стремиться пропустить всех через один и тот же «шаблон личности», подчинить всех одним и тем же требованиям (Узнадзе 2000: 62–64).

Как этого избежать, как воспитать личность-индивидуальность, которая вобрала бы в себя основной историко-культурный опыт с его ценностями и смыслами, не утратив при этом самостоятельности и внутренней свободы? — вот основной вопрос прикладной педагогики.

Как сделать, чтобы обретаемые знания работали на воспитание личности? — вопрос этот выходит далеко за пределы школы. Здесь существенную роль играет социальный заказ: какой человек приветствуется обществом — рациональный, подавляющий свои эмоции и пристрастия, носитель «культуры полезности» или носитель «культуры достоинства»? Что важнее: реализация некогда принятой «монороли» любой ценой или умение меняться и жить в меняющемся непредсказуемом мире?