Двое военнопленных, итальянцы из Триеста, готовились тогда возвратиться домой. По поручению Ленина им выдали специальные мандаты и большую сумму денег – на создание коммунистической фракции. За три минуты разговора с ними Анжелика поняла, что они абсолютно ничего не знают о левом движении. Со своим протестом она решила идти прямо к Ленину. Сказала серьёзно, без всяких намёков на старую дружбу:
– Надо забрать назад деньги и мандаты! Эти люди просто наживаются на революции. В Италии они провалят все явки и нанесут огромный вред!
– Для развала социалистической партии, – спокойно ответил Ильич, – они вполне годятся. Это нам и нужно.
Потом, кстати, Балабанова узнала от своих итальянских друзей, что эти два посланца Москвы потратили доверенные им деньги в ресторанах и борделях…
Да что ж ты делаешь, товарищ?! Столько людей было арестовано и страдало в застенках, столько времени, сил и средств ушло, чтобы объединить всех социал-революционеров, создать и укрепить партию в этой стране, столько сочувствующих давали свои квартиры для нелегальных сходок – и всё теперь напрасно?! Лишь потому, что итальянцы не хотят вооружённого переворота, гражданской войны и диктатуры пролетариата? Не хотят этого страшного, непредсказуемого эксперимента над всей нацией?!
Эти вопросы читались у неё на лице, когда она узнала результаты голосования. Международная коммунистическая конференция постановила: «Всё, что в Циммервальдском союзе было по-настоящему революционного, переходит к Третьему Интернационалу. Первый съезд Коминтерна принимает решение о том, что Циммервальдский договор аннулирован».
В зале продолжались дебаты. Анжелика, как и ряд других участников, не признаёт это решение. В разгар споров на сцену выбегает делегат. Запыхавшись, будто с поезда, он кричит:
– Я только что прибыл из Европы! Товарищи! Капитализм там рушится, массы восстают, мир на грани революции, мир ждет, что Москва укажет путь к победе!
Он исчезает так же неожиданно, как и появился. Но его дикая выходка за минуту изменила настроение. Зал возбужден, все кричат, требуют немедленно учредить Третий Интернационал. Президиум мигом принимает резолюцию и выбирает вождей. Ленин рад. Он стоя призывает рабочих мира «сплотиться под знаменем Советов и вести революционную борьбу за власть и диктатуру пролетариата».
Так родился Третий Интернационал, Коминтерн. Ленин, Троцкий, Зиновьев, Платтен и Раковский были избраны членами его первого бюро. Анжелика Балабанова отказалась голосовать.
– Нелегитимно так решать судьбу международного движения! – твердила она.
Но её уже никто не слушал. Большевики ликовали. Манифест, видимо, заранее разработанный и представленный членами нового бюро, осуждал и правое крыло, и центристов всемирного социалистического движения, объявлял, что империалистическая война переходит в гражданскую войну, и призывал рабочих всего мира «сплотиться под знаменем рабочих Советов и повести революционную борьбу за власть и диктатуру пролетариата».
И тут Ленин передал Анжелике записку: «Возьмите слово и объявите о присоединении итальянских социалистов к Третьему Интернационалу».
На том же клочке бумаги она нацарапала ответ: «Я не могу этого сделать. У меня нет с ними связи. Вопрос об их лояльности не стоит, но они должны говорить сами за себя».
Немедленно пришла другая записка: «Вы должны! Вы их официальный представитель в Циммервальдском движении. Вы знаете, что происходит в Италии».
Балабанова поймала его взгляд и отрицательно покачала головой. Да, в России победила революция, но разве большевики имеют право самым жёстким образом требовать от зарубежных товарищей того же? Впрочем, «товарищами» те считались вчера, когда все вместе собирались на съезды. Сегодня они уже «попутчики с мелкобуржуазным уклоном». А завтра кем станут – врагами? И кого же первыми вы от имени народа назовёте врагами? Уж не тех ли, кто делал революцию? В своих рядах врагов начнёте искать?
В перерыв она подошла к Чичерину.
– Вы знали, Георгий Васильевич, что всё было предрешено заранее?
– Знал, уважаемая Анжелика, – отвечал нарком иностранных дел. – Ещё когда в конце января по радио приглашал наших зарубежных товарищей на конференцию – вы тогда в Петрограде были. Знал, конечно. Но и вы знаете, что Владимир Ильич всегда добивается исключительно того результата, который продумывает в своей голове.
Появился вдруг рядом Лев Троцкий. Улыбнулся Балабановой радостно.
– Поздравляю! От души поздравляю с назначением!
– С каким?!
– Вы будете секретарём исполкома Коминтерна! Владимир Ильич вас предложил. Я первым проголосовал «за»…
Лев Давидович потянул её за собой, в комнату, где что-то писал Ленин. Тот только глянул на Балабанову, не дав ей рот открыть, прищурил, как обычно, один глаз, словно прицелился, и спокойно заявил:
– Партийная дисциплина существует и для вас тоже, дорогой товарищ, – слегка махнул рукой, водящей по бумаге. – Это решение Центрального комитета. Обсуждению не подлежит. И я надеюсь, что вы не будете создавать нам трудности в отношении тех, с кем вы должны сотрудничать.