Анжелика Балабанова pro & contra известных личностей

…В середине лета началась реорганизация исполкома Коминтерна. Из оргбюро, которое полгода занималось абсолютно всеми делами, было выделено четыре человека. По решению ЦК в малое бюро вошли: чекист Ян Берзин, мадьярский социалист Эндре Руднянский, управделами Коминтерна Густав Клингер и представитель компартии Николай Бухарин.

Два слова о каждом. Бухарин – как кандидат в члены Политбюро ЦК РКП(б) был куратором с партийных позиций, так положено. Клингер – с первого дня обеспечивал Коминтерн всем материально-необходимым. Руднянский – тот самый венгр, который позже скроется с большой суммой казённых денег. Берзин – будущий начальник разведупра РККА.

Для Анжелики места в этом тесном мужском коллективе не нашлось, практически секретариат подчинялся теперь Берзину. Она больше не секретарь исполкома. Но для обид просто не было времени.

Когда Юденич оказался в двадцати километрах от Петрограда, Григорий Евсеевич вызвал Балабанову. Она пришла как раз в тот момент, когда из кабинета председателя выносили тяжелые ящики.

– Поедете в Москву, доложите в Кремле, что на всякий случай всё самое ценное перевезено в надёжное место, – коротко приказал Зиновьев. – У вас глаза честные, будете свидетелем.

Что он прочитал в её глазах, неизвестно. Но она чуть не ляпнула вслух: «Инструменты для маникюра, женское бельё, духи и прочее для нужд Коминтерна – не забыли положить?»

Свидетелем быть пришлось. Но на этот раз не по поводу «злоупотреблений служебным положением вышестоящего руководства». В её офисе уже вольготно расположился новый секретарь, бывший латышский пастух Ян Берзин – больной, вспыльчивый человек, тщеславие которого тешил его дипломатический пост (несколько месяцев он был полпредом в Швейцарии). Анжелика просто развернулась и молча вышла.

Она прекрасно понимала, что её стараются выжить из исполкома. Любыми путями – интригами, ложью, подставами, заигрыванием и запугиванием. Но она твёрдо знала также и то, что те, кто использует такие методы, со временем окажутся рабами своих нечистоплотных средств. Дальнейшее сотрудничество с Зиновьевым означало, что она должна стать его сообщницей. У неё почти не было иллюзий относительно своего будущего. Но она решила ещё побороться.

Положение под Петроградом было настолько угрожающим, что все члены партии были мобилизованы на военную службу или пропагандистскую работу. Балабанова поехала пропагандистом на фронт. В течение трёх недель по пять раз в день ей приходилось выступать перед солдатами. Потом один из них напишет письмо в «Правду»:

– Товарищ Балабанова говорила так, что у нас слёзы лились, словно каждому в душу заглянула!

Потом белых разбили, отогнали. В первый день затишья она свалилась в горячке. Валялась в постели, не могла встать, когда зазвонил телефон. Зиновьев медовым голосом справлялся о её здоровье:

– Я слышал, что вы плохо себя чувствуете, товарищ Балабанова. Я хотел бы навестить вас вместе с женой. Я также хотел бы, чтобы вы знали: Центральный комитет принял решение – вы снова можете заниматься вашей работой в исполкоме Коминтерна.

– Заниматься своей работой?! – вскипела Анжелика. – Сначала вы как председатель исполкома должны мне объяснить, почему я вообще уволена с секретарей!

Она повесила трубку, не дожидаясь ответа. «Вот же мерзавец! – долго Балабанова не могла успокоиться. – И как это характерно для него! Окружил себя людьми, которые бегают перед ним на задних лапках, помогают ему плести интриги, и с их помощью он смело избавился от меня. А как только Центральный комитет увидел негативные отклики на мою отставку и решил исправить ситуацию, тут же готов льстить и лебезить. Ещё и жену прихватить для уверенности».

Как только поправилась, поехала в Москву. Уговорила себя, что ничего страшного не произошло. И окунулась в работу с головой.

А в конце июля новый её начальник Ян Берзин напишет в Центральный комитет РКП(б): «Мы с Ник. Ив. Бухариным решили отправить на Балканы одного абсолютно надежного старого товарища (латыша) и дать ему для болгарских, сербских и др. коммунистов один миллион рублей».

Вряд ли бы Анжелике стало известно про это письмо, но управделами Густав Клингер при ней заказывал шагреневую кожу с реквизированных диванов – это нужно, пояснил он, для изготовления специальных сапог, в каблуки которых мы запрячем бриллианты на миллион.

– Бриллианты для диктатуры пролетариата?! – ахнула Балабанова. – Густав Каспарович, да когда же мы наконец поймём, что революцию нельзя экспортировать? Даже с помощью денег! Ленин сказал: «Государство сильно сознательностью масс». А мы пытаемся силой революцию продавить. Штыками можно воевать, но нельзя на них строить демократию…

– Это вам к Яну Карловичу надо, – потупился старый немец. – Или к Григорию Евсеевичу сразу.

Она пошла к Берзину. Тот был очень удивлён и сердито спросил:

– Если вы не верите в мировую революцию, то зачем работаете в Коминтерне?

– Мы уже отправляли за границу людей с большими ценностями, – попыталась она оправдаться. – Они либо частично уходят не на партийные дела, либо при аресте изымаются.