Крупская в январе 1924 года предложила Совнаркому похоронить Ленина рядом с Инессой.
Ей было отказано.
Глава 11
«Запрещается выражать своё мнение…»
ГРУСТНЫЕ мысли вертелись в голове Анжелики Балабановой, когда она бесцельно и задумчиво ходила-бродила по изогнутым московским улочкам.
«Как быстро социалистическая революция переродила человека! В душах новых людей появилась безрассудно-слепая вера в коммунистическое будущее, но исчезли честность, скромность, милосердие. Добро поменялось местами со злом. Смиренность народа обернулась свирепостью. Откуда такая жестокость? На глазах исчезают традиции русской культуры, и никакая борьба за всеобщую грамотность не заменят накопленных веками культурных слоев. Социально-государственный строй всё больше похож на военизированную машину угнетения. Понятно, что без такого переворота в душе народа великий стратег Ленин не смог бы осуществить своего плана. Да, пролетариат может построить государство с помощью своей диктатуры. Но этот строй не будет демократичным, потому что свобода не сможет удержаться на штыках…»
Физическое состояние Балабановой становилось всё более ноющим, болезненным. Она по-прежнему выступала на заводах с лекциями, и приглашений у неё – более чем достаточно. Но говорить с трибуны ей было всё сложнее и тяжелее: высказать то, что думаешь, или стать соучастницей того, с чем не согласна, – как поступить?
Она всё ещё жила в «Национале», который называли Первым Домом Советов: здесь разместились многие видные члены партии и Совнаркома. Обед в гостинице обычно состоял из рыбного супа, куска такой же рыбы и полфунта хлеба. При выходе надо было сдать ложку и вилку – без этого не выпускали. Раз в неделю выдавали дополнительные продукты: сахар, растительное масло или изюм, селёдку и иногда икру – на экспорт её больше не отправляли, так что и гражданам кое-когда перепадало.
Она имела право обедать в Кремле, но никогда не делала этого. Наверное, напрасно – слабела Анжелика на глазах.
Когда человеку плохо, обязательно найдётся тот, кому ещё хуже. Помочь Балабановой было некому, а вот ей пришлось выхаживать – сначала овдовевшую Луизу Брайант, жену Джона Рида, а потом приехавшую в Россию Клару Цеткин. Обе оказались в глубочайшей депрессии, и Анжелика не отходила от подруг ни днём, ни ночью.
Потом Луиза уехала, и Анжелика перебралась с вещами к Кларе.
– Если ты согласишься, тебя могут назначить секретарём Международного женского движения, Анжелика, – сказала как-то она, вернувшись из Кремля. – Ты будешь независимой от других организаций Коминтерна…
Она говорила это, а в глазах стояли завистливые слёзы.
– Нет, – покачала головой Балабанова. – Я не соглашусь.
Клара была ещё слаба, но её звали выступить перед массовыми аудиториями. Приезжали на автомобиле, сам Зиновьев под руки доводил её до трибуны.
– Посмотрите на этого седого ветерана международного рабочего движения, – говорил он, представляя Цеткин слушателям. – Она живое доказательство того, что все страны одобряют стратегию и тактику нашей большевистской партии. Да здравствует Коммунистический Интернационал!
Вскоре её назначили руководителем Международного женского движения. Теперь её везде встречали бурными овациями. Балабанова видела, что уже только ради этих аплодисментов она и выступает. Когда Анжелика высказала это Кларе, та стала на неё кричать и попросила вернуться в гостиницу. Короче, «живое доказательство» нашло себя, вылечилось от депрессии…
В Россию собиралась приехать делегация итальянских рабочих, и нарком иностранных дел Чичерин попросил Балабанову помочь Радеку в подготовке. Когда Анжелика пришла в офис, Карл Радек как раз доказывал «абсолютную необходимость» создать гостям привилегированные условия и снабжать их лучшими винами и напитками, которые в то время были запрещены в стране. Балабанова с ходу горячо запротестовала:
– Зачем нужна эта показуха? Вы думаете, что в Италии рабочие только и делают, что едят деликатесы и пьют заморские вина? Что нам скрывать? Разве они не могут несколько дней пожить так, как наш народ живет годами? Нам совсем не нужно подкупать этих людей! Это непорядочно и не по-коммунистически!
Радеку это зверски не понравилось. И он сделал всё, чтобы отстранить Балабанову от приёма гостей. Но прислал ей пригласительный билет на грандиозный прощальный банкет. Дескать, «хоть поешь там». Она не пошла.
С каждым днём ей становилось всё тоскливее. В таком болезненном состоянии и всё более редких выходах из гостиничного номера прошла невесёлая, грязная по-московски зима.
Когда по весне Анжелике сказали, что на третьем конгрессе Коминтерна снова потребуются её услуги переводчика, она отказалась. А чтобы показать, что совсем не болезнь здесь причиной, явилась на одно из первых заседаний.
Ленина она застала сидящим на ступеньках у сцены, он что-то торопливо записывал в блокнот. Владимир Ильич удивился, увидев её, но тут же обрадованно улыбнулся.