Зная, как тяжело с валютой у всех приезжих в США, Анжелика тут же пригласила Голду в кафе. Там они быстро нашли общий язык.
– Помните, как рыдала испанская делегация, умоляя спасти Мадрид?
– Конечно, помню, Голда. Но какими судьбами вы здесь?
– Мы пытаемся избавить от гибели всех евреев, которых можно ещё спасти. Идёт геноцид, массовое уничтожение нашей нации. Немецкий фашизм вынес миллионам людей смертный приговор, и он уже приводится в исполнение. Мы делаем всё, чтобы нам разрешили защитить кого сможем и привезти их в то единственное место, где они были бы желанны и счастливы.
– Вы боретесь за независимое государство?
– Конечно. Это наша мечта. Даже не мечта, а план. Мечта – это что-то неосуществимое, а здесь мы уверены: всё получится. Не сейчас, так через десять лет.
– А сейчас что?
Голда, спросив разрешения, закурила. По лицу, по усталым глазам видно было, как ей непросто по жизни.
– Сейчас мы собираем средства для морских перевозок. Нам надо готовить людей для работы в море, подобно тому, как их много лет готовили к работе на земле. Корабли, которые мы купим или зафрахтуем, помогут перевезти десятки тысяч человек, которым в Европе сегодня угрожает неминуемая смерть. И пусть меня ругают все, кто хочет, но это лучше, чем принимать соболезнования.
– Сколько в вас оптимизма, Голда! Позавидовать можно!
– Анжелика Исааковна, дорогая, пессимизм – это роскошь, которую евреи не могут себе позволить.
Вы же точно такая же. Это досталось нам от родителей. Папа мой любил повторять: «Всё, что в дом, – хорошо, что из дома, – плохо». А у меня с детства ценностные ориентиры были другие. Росла бунтаркой, выросла обыкновенной еврейской мамой. Только вот дети мои – по всему свету разбросаны. Их миллионы. И мы хотим вернуть их на землю обетованную живыми и здоровыми, вместе с родителями.
– А у меня нет ни семьи, ни детей, – сказала Анжелика, глядя прямо в глаза гостье.
Голда встала и молча обняла Балабанову. Тут же они выяснили, что обе родились в России с разницей в двадцать лет.
– Вот вы и будете моей мамой, согласны?
И они снова обнялись. Не плакали. Великие личности редко плачут. Впрочем, они никогда не узнают, что обе войдут в топ-500 великих женщин всех времён и народов.
Дома Анжелика глянула на себя в зеркало и усмехнулась: «Ну что, старомодная идеалистка? Вот ты и стала мамой женщины, которая тебе поначалу показалась далеко не молодой. Пора, пора тебе мемуары писать!»
Она с удовольствием помогала Голде Меерсон в сборе денег. Когда-то в Лондоне они с Максимом Горьким соревновались, кто больше принесёт в партийную кассу – и как же он был расстроен, что Анжелика победила! А Ленин только посмеивался: «Ничего, Алексей Максимович, всё равно Савва Морозов больше даст! Нам ведь чужого не надо, а своё заберём, чьё бы оно ни было!»
…В феврале 1938 года при загадочных обстоятельствах умер старший сын Троцкого Лев Седов. Без такого помощника Лев Давидович никогда не смог бы издавать свои книги и журнал. Лев-младший был беспредельно предан отцу, унаследовал от него абсолютную веру в революцию, обладал фантастической работоспособностью и уникальным организаторским талантом.
Только три человека знали, где в Париже хранится архив Троцкого, украденный в ночь на 7 ноября 36-го, только трое: сам Троцкий, его сын и верный секретарь сына Марк Зборовский. Лев Львович ещё успел написать отцу: «Ситуация такая, что нужно быть предельно осторожным. Адреса не знает никто, кроме нас и доверенного человека».
Через полгода после гибели Льва Львовича учредительный конгресс IV Интернационала всё-таки состоялся. Помог с его организацией всё тот же Зборовский. Он и представлял на конгрессе «делегацию» СССР в единственном числе. Троцкий снова отсутствовал, хотя конспирация была соблюдена по максимуму. Понятно, что всех участников конгресса ждала нелёгкая судьба. Всех, кроме Марка Зборовского, который после убийства Троцкого переехал в Нью-Йорк и благополучно дожил там до старости.
Об этом агенте НКВД советские газеты, разумеется, не писали. А об убийстве «демона революции» сообщили так: «В могилу сошёл человек, чьё имя с презрением и проклятием произносят трудящиеся во всём мире, человек, который на протяжении многих лет боролся против дела рабочего класса и его авангарда – большевистской партии».
Больше всего Балабанову в этом издевательски-пропагандистском некрологе удивила явная клевета – что Троцкий «стремился арестовать и физически уничтожить вождей пролетариата Ленина, Сталина и Свердлова».
Грустного вокруг было много. Война началась тяжёлая, она всосала в себя все континенты, всё человечество. В жизни Анжелики это уже вторая мировая война. Жуткие потери, миллионы человеческих жизней, постоянная боль, которую с трудом сдерживает душа, не давая пролиться слезам, разрешая лишь избранным словам лечь на белый лист бумаги.