Анжелика Балабанова pro & contra известных личностей

Анжелика Исааковна прошлась по своей новой квартире, порадовалась ещё раз приобретённой на распродаже мебелью и села за стол писать Льву Давидовичу письмо, благо обратный адрес он указал – не свой, конечно, а контактный, нейтральный, но надёжный.

Вечное перо «Parker», купленное вчера в каком-то гараже за пару долларов, само писало. Оно понуждало к откровенности, и слова ложились на бумагу доверчиво и чисто, словно лирический стих после долгой прогулки по парку. Анжелика писала о своих сомнениях в возможность нового Интернационала поднять пролетариат на мировую революцию. Она рассказывала подробно, с каким настроением живут люди здесь, как они приветливы и счастливы.

Словом, делилась пережитым и наболевшим, как это бывает всегда у близких друзей после разлуки. В конце высказала растущий страх перед фашистским союзом Берлина и Рима – в последнее время это её беспокоило даже больше, чем репрессии в советской России.

Письмо ушло. Ответ пришёл лишь в конце июля.

«Дорогая Анжелика! Ваше принципиальное письмо я в своё время получил. Не ответил я на него отнюдь, разумеется, не из-за недостатка внимания. Но я убедился из письма, что теоретические и политические разногласия наши настолько велики, что полемика в виде частных писем способна только вносить огорчение, отнюдь не содействовать сближению. А так как я сохранил к Вам старые личные симпатии, то я и решил не пускаться в полемику…»

М-да, из «милой Анжелики» она превратилась в «дорогую». Глянула в конец письма – ни слова про «обнимашки», что тоже в общем-то ерунда на постном масле. Но даже подпись другая. Друзьям Лев Давидович обычно выписывал буковки тщательно «Л. Троцкий». Для оппонентов и зарубежных деятелей ставил две закорючки: «L», похожую на альфу греческого алфавита, и «Т», похожую на обычную букву «Т». В этом письме стояла альфа.

«То, что Вы пишете сейчас по поводу американских „троцкистов“, кажется мне в высшей степени неопределённым, – продолжал Троцкий. – Идёт неизбежная борьба разных политических группировок. В такой борьбе всегда есть излишества, ошибки и прямые глупости. Поскольку мог, я старался смягчать трения, чтоб обеспечить работу расследования в наиболее благоприятных условиях. Что касается вопроса о социалистической партии, положение оказывается иным. Там дело идёт не об отдельном конкретном вопросе, а о программе и обо всей политике. Борются разные тенденции. Борются не на жизнь, а на смерть. Разумеется, эта борьба не может не найти острого отражения внутри всех рабочих организаций, в том числе и Социалистической партии Америки…»

Каждое слово било, изощрённо и жестоко хлестало по щекам – куда исчезли его галантность и бережность? Вчера ты был ангел, сегодня снова демон? И что тебе я сделала? Анжелика чувствовала себя нашкодившей глупой ученицей, а грозный учитель всё пытался наставить её на истинный путь.

«Вы пишете, что политические разногласия Вас не интересуют, что Вы возмущены „интригами“ – такой постановки вопроса я не могу ни признать, ни понять. Для меня вопрос решается именно политическими разногласиями. Что Вы называете „интригами“ и кого вы называете „лучшими людьми“, мне не ясно. В письме я не нахожу ни одного конкретного факта, ни одного имени, ни одного примера, не говоря уже о политических принципах, которые Вы сознательно устраняете…»

И дальше:

«Прибавлю ещё одно соображение: сталинские подлоги разоблачают ныне сами себя. Всякий, кто прямо или косвенно связан с ними, будет посрамлён. Наоборот, кто хоть косвенно принимал участие в разоблачении подлогов, будет гордиться этим. Я не требую, чтобы кто-то менял свои идеи или методы. Но со своей стороны не собираюсь жертвовать ни крупицей своих взглядов или методов. Что касается Ваших страхов перед осью Берлин-Рим, повторю одно: фашизм – это специфическая диктатура финансового капитала, которая вовсе не тождественна с империалистической диктатурой как таковой. Вот всё, что я могу Вам сказать. Желаю Вам бодрости и здоровья».

И альфа-закорючка вместо подписи. Всё, конец. Лев Давидович Троцкий попрощался с Анжеликой Балабановой.

А вскоре всем стало не до выяснения отношений, обид и пессимизма. В Советском Союзе смертельная коса «большого террора» убивала тысячами и ссылала в лагеря десятками тысяч. В Испании республиканцы терпели одно поражение за другим, уступая националистам. В Европе фашисты начали массовую кампанию по «очищению человеческой расы от недочеловеков».

Анжелика решила писать книгу о своей жизни, вспоминая и переживая заново каждый прожитый день. Она по-прежнему ходила на все совещания и собрания Социалистической партии Америки, но там ситуация была примерно такая же, как в РСДРП в начале века – после разброда и шатания быстрый переход к поклонению перед одним человеком, Троцким.

На одном из таких собраний к ней подошла темноволосая, уже немолодая женщина:

– Извините, вы же Балабанова? Я не ошиблась? – спросила она на английском. – Мы встречались на конгрессе Социнтерна в прошлом году.

Это была Голда Меерсон, «представительница из Палестины».