Анжелика Балабанова pro & contra известных личностей

А сам с Ларисой Рейснер любовался этим зрелищем из автомобиля. Красавица Лариса досталась ему после всех своих многочисленных романов и после Троцкого – «вождь номер два» увлёкся племянницей Черчилля, а «чайку революции» отдал Радеку, который стал истово её переучивать. «Карл взялся за мою запущенную голову, обложил меня книгами, расшевелил в моей ленивой и горькой душе творческие струны», – так писала Лариса о своём последнем возлюбленном.

Рейснер умерла от тифа в феврале 1926 года, а незадолго до этого Радек заявил с партийной трибуны, глядя в лицо Сталина:

– Мы диктаторская партия в мелкобуржуазной стране!

Чем, собственно говоря, и подписал приговор. Через десять лет он и получит свои десять лет. Почти всех остальных по второму «московскому процессу» расстреляют. Говорливый Радек оказался ещё нужен Сталину – для следующего суда. Его убьют чуть позже, уже в тюрьме.

Сотни старых большевиков будут расстреляны в сорок первом, сразу после начала новой войны. Наверное, не сотни – тысячи, сотни тысяч. И большинство из них наверняка утверждали, что дух социализма нельзя убить. Правильно классик заметил: «Смерть в России пахла иначе, чем в Африке»…

Впрочем, многое из этих деталей Балабанова узнала лишь из писем, которые получала от своих многочисленных друзей уже в Америке.

Глава 15 «Я иду к тебе!..»

В СЕРЕДИНЕ февраля 37-го Анжелика получила от Троцкого ответ на своё парижское прощальное письмо. Ах, как она ждала его, как рада была ответу! Как же ей приятно смотреть на эти знакомые завитушки некоторых букв, на этот чёткий, аккуратный почерк, на эти поправки и исправления в поисках единственно нужного слова. Она несколько раз перечитала послание.

«Милая Анжелика! Вчера получил Ваше письмо, прочитал его и, представьте себе, не понял, кто пишет; подписи не разобрал, показалось: „Ох! Ответьте!“ Ещё раз прочитал: почерк знакомый, слова знакомые, а догадаться не могу. Наконец, спохватился: да ведь это же Анжелика! И чистосердечно обрадовался, если вообще в это подлое время можно ещё радоваться.

Разумеется, я ни на минуту не сомневался, что в вопросе о борьбе со сталинскими гнусностями Вы будете полностью и целиком с нами. Как раз после Вашего письма вскрыл другое письмо из Нью-Йорка, где говорится о Вас и немножко о Вашем… пессимизме. Этому письму я не поверил. Возмущение, негодование, отвращение – да. Пожалуй, временная усталость, – всё это человеческое, слишком человеческое, – но я не верю, что Вы могли впасть в пессимизм. Это не в Вашей натуре.

Что значит пессимизм? Пассивная и плаксивая обида на историю. Разве можно на историю обижаться? Надо её брать, как она есть, и когда она разрешается необыкновенными свинствами, надо месить её кулаками. Только так и можно прожить на свете. Да зачем Вам об этом говорить, милая Анжелика? Вы и сами об этом знаете. Главный вывод, по-моему, из всего происшедшего таков: надо строить на новом месте из свежих элементов, из молодёжи…

Вы пишете, что Вам впервые в жизни „стыдно“ за происходящее у нас. Чувство стыда испытываешь, когда считаешь данный круг, данную группу хоть немножко „своими“. С этим чувством надо покончить. Бюрократия – чуждый и враждебный нам мир. „Стыдиться“ за их сверхчеловеческие подлости мы можем так же мало, как за пьяные дебоши в непотребном заведении. Надо твёрдо прийти к выводу о необходимости строить новый чистый дом на новом месте, из новых кирпичей: тогда пройдёт чувство „стыда“ за обитателей старого дома, ставшего непотребным…»

…Какой же Лев Давидович целеустремлённый человек! Он просто давит людей, пытаясь за руку, за шкирку вытянуть любого на свою сторону, словно утопающего в болоте. Убедителен, слов нет. Пишет, как дышит, а дышит Троцкий только воздухом революции, всемирной перманентной революции. Яростный, несгибаемый демон. Повести за собой полки – наверное, никто так не может. Нет, она так не умеет – ни писать, ни убеждать.

И ведь при всей своей велеречивости Лев Давидович поразительно галантен и бережен. Никогда не скажешь, даже не подумаешь, что он может быть жестоким, когда дело требует того. Каждого десятого в целом полку приказал расстрелять за трусость. Было ведь? Зато порядок навёл быстро. И победил.

Анжелика почему-то вспомнила вдруг, что автомобиль Троцкого подавался к подъезду начальника минута в минуту. Все тогда удивлялись:

– Как так получается у вас, откройте секрет?

– Это новый водитель, я ему сказал, что старого лично застрелил, потому что он опоздал на две минуты, – нарком военных дел, затянутый в чёрную кожанку, не улыбался. – И вот уже месяц по новому водителю часы можно сверять. Я сам не мог секрета понять, пока он не признался, что у Спасской башни выжидает, а оттуда езды ровно минута…

Балабанова тоже успела немного подзабыть почерк Троцкого. Ведь почти всё, что раньше попадало из его рук, было напечатано на машинке. Он чаще диктовал сложившиеся в голове тексты, а когда секретари не успевали за его мыслью, принял на работу несколько стенографисток. Сколько у него было таких помощников? Теперь все они сгинут в лагерях?..