АПН — я — Солженицын (Моя прижизненная реабилитация)

Прочтя оба эти письма, я совершенно отчетливо поняла, что сохранение отношений с Александром Исаевичем после развода дастся мне ценой одного лишь унижения! Просьбы, мольбы — не для лишь выставляющих себя христианами Светловых и Солженицыных. Этого языка они не понимают, с ними надо, по-видимому, говорить иначе. Мне ничего не остается, как хлопнуть дверью! Поступить так, как поступил Александр Исаевич, когда его исключили из Союза писателей. Как кстати пришлась, оказывается, статья Жореса Медведева, а я-то сердилась на него!.. А может быть, это еще и последний, самый последний шанс заставить Александра Исаевича одуматься и не совершить преступление?.,

Так что Санино письмо меня отнюдь не успокоило — скорее наоборот.

А тут еще и телефонный разговор с ним. На «Вы», по имени-отчеству, гневный тон, даже на крик перешел. Этот разговор вряд ли мог способствовать тому, чтобы я щадила своего мужа, отправляясь в АПН для окончательного согласования текста предназначенной для «Нью-Йорк Таймс» статьи.

Вошла в вестибюль здания АПН, куда несколько лет назад единожды входила я вместе с мужем. Тогда мы из этого вестибюля звонили работавшей там Наташе Тенно — жене его лагерного друга. Теперь я звоню по телефону, который мне дали приезжавшие корреспонденты.

И вот я уже сижу за низким столиком в отдельном кабинете. Передо мной — все те же Старшинов и Рогачев. Ведущим снова выступает Стар-шинов. Он кладет передо мной отпечатанные листы. У меня темнеет в глазах, когда читаю крупные буквы заголовка: «Солженицын: игра черными и белыми». (Выражение, выхваченное из моей речи на втором суде.)

— Но ведь я просила подать это скромно, — пытаюсь возражать.

— Можно изменить, — охотно идет мне навстречу Старшинов, — «Солженицын: игра белыми и черными».

С моей стороны было ошибкой прийти в АПН для окончательного согласования текста. Попав «в чужой монастырь», я потеряла в себе уверенность, независимость хозяйки дома и хозяйки положения, какой ощущала себя в Рязани. Вместо того чтобы категорически настаивать на своем, я стала лишь отбиваться от чрезмерностей, от несвойственных мне построений фраз и предложений. В результате моих замечаний текст был значительно изменен, заново отпечатан и я его… подписала, еще раз напомнив свою просьбу: статья должна увидеть свет до 15 марта — дня нашего развода.

— Наталья Алексеевна, — обратился ко мне Старшинов, — а Вы знаете, Ваше положение жены, не дающей развода, на Западе выглядит гораздо сильнее…

— Я дала слово и сдержу его, — ответила я.

В тот же день — 5 марта — я дневным поездом уехала в Ленинград. Остановилась у Самутиных, очень тепло и радушно меня принявших. Говорили о маме, о ее в общем очень тяжелой судьбе, о последних днях ее. Рассказала я и о своем обращении в АПН в связи со статьей Жореса Медведева. Самутин прочел и мой первоначальный текст, и тот, что был видоизменен АПНовцами. Мои действия посчитал правильными. Ничего худого во втором тексте не нашел. Возможно, потому, что очень порицал Александра Исаевича и считал, что тот вполне заслуживает подобных действий.

По вечерам мы слушали «Голос Америки». 11-го марта под рубрикой «Продолжение полемики о финансовом положении Солженицына» услышали следующее: «Первая жена Солженицына Наталья Решетовская отвечает Медведеву, называя его старым другом семьи и обвиняя в короткой памяти».

А сама статья под заголовком «Таковы друзья Солженицына» (как хорошо, что так озаглавили!) была напечатана в «Нью-Йорк Таймс» 9-го марта.

Таким образом, АПНовцы сдержали слово. Статья напечатана до развода. Услышал ли о ней мой муж?..

Возвращаясь из Ленинграда, сделала остановку в Москве. 14-го марта встретилась с Александром Исаевичем. Он вошел, не поздоровавшись со мной. Неужели узнал о моей статье? Обговорив накопившиеся к этому моменту деловые вопросы, я сообщила, что сделала очень серьезный шаг: ответила Ж. Медведеву на страницах «Нью-Йорк Таймс» (он этого не знал). Показать текст отказалась до того, как он «оторвется» от Москвы. (Мне нужна была реакция его собственная, а не его нынешнего окружения!) Предложила ехать в Рязань со мною вместе: у меня взято два билета на вечерний поезд. В поезде и прочтет! Нет, он не может ехать сегодня. Приедет в Рязань завтра.

Под конец разговора Александр Исаевич так потеплел, что пообещал мне после ЗАГСа вместе сходить на мамину могилку, зайти к тетям…

15 марта, еще до ЗАГСа, я села перепечатывать специально для Александра Исаевича текст своей статьи для «Нью-Йорк Таймс» — мой ему «прощальный подарок*-. Отпечатав, сделала на ней надпись, на которую вдохновлял меня ее заголовок (тогда я еще не знала, что он изменен!):

„Александру Солженицыну, моему вечному возлюбленному, моему бело-черному королю, который долго-долго видел во мне белую королеву, а потом она почудилась ему пешечкой и он с досадой смахнул ее с шахматной доски своей жизни (и без того хватает фигур, чтобы выиграть!), — мой первый автограф“. За этим следовала подпись и дата.