АПН — я — Солженицын (Моя прижизненная реабилитация)

— Ну как? — спросила я.

— Здорово, — отозвалась Зинаида Петровна.

Адрес на конверте подписан. Можно посылать. Но… стоит ли? Напечатают ли? Какие-то там брюзжания оставляемой жены!.. Положат под сукно — и все тут. И я решаю поступить иначе.

Диалог начат был в «Нью-Йорк Таймс» Агентством печати «Новости». Жорес Медведев отвечал корреспонденту АПН. Следовательно, единственно возможный для меня путь в «Нью-Йорк Таймс» лежит через АПН

Я еду на рязанский переговорный пункт, Б толстом справочнике московских телефонов нахожу номер коммутатора АПН и заказываю срочный разговор.

После того, как меня соединили с коммутатором АПН, я попросила соединить меня с отделом, ведающим американской прессой. Мне дали справочное. В конце концов предложили звонить некоему Махотину и дали его телефон. И вот я говорю уже с Махотиным. Представляюсь: жена Солженицына. Спрашиваю, в курсе ли он той полемики, которая ведется вокруг Солженицына на страницах «Нью-Йорк Таймс» между Семеном Владимировым и Жоресом Медведевым. О статье Семена Владимирова Махотин знает, Жореса Медведева — нет, Я поясняю, что слышала об этой статье по западному радио. Говорю о своем желании вмешаться в эту дискуссию, перевести ее совсем в другое русло и прошу прислать ко мне корреспондента, поскольку приехать самой мне трудно: плохо себя чувствую — месяц, как потеряла маму.

— У Вас есть телефон? — спрашивает Махотин.

— Есть. (Называю номер.)

— Мы подумаем.

На следующий день — 1 марта — явно междугородный телефонный звонок. Беру трубку.

— Солженицыну к телефону!

На проводе Махотин. Объясняю, что моя фамилия не Солженицына, а Решетовская.

— Но это Вы звонили мне вчера? — спрашивает Махотин. И, получив подтверждение:

— Вы не передумали?

— Нет.

— Завтра у Вас будет корреспондент.

2 марта, под вечер, ко мне приехали… два корреспондента. Представились: Старшин о в, Рогачев.

Тут же, в передней, пока они раздеваются, я спрашиваю, не привезли ли они мне статью Семена Владимирова. Нет, не привезли, так расскажут. А слушали ли они комментарии к статье Жореса Медведева?

— Нет. Вы же здесь, в Рязани, в более выгодных условиях… — намекнул на то, что в Рязани меньше, чем в Москве, глушатся западные радиопередачи, Старшинов.

Казалось бы, столь незначительная фраза… Но мне она сказала многое: ко мне приехали не казенные ортодоксы — приехали люди, с которыми можно иметь дело.

Пригласив посетителей в комнату, раньше, чем предложив им сесть, я включила магнитофон и дала прослушать свою магнитозапись от 27-го февраля с комментариями на статью Жореса Медведева.

Лишь после этого я предложила им сесть на диван, а сама расположилась за своим письменным столиком. Возле Рогачева оказался диванный столик, возле Старшинова — треугольный, над которым как раз помещалась розетка, тут же пригодившаяся.

— Вы разрешите так с Вами разговаривать? — спросил Старшинов, вынув магнитофон и поместив его на треугольном столике.

— Пожалуйста. Только мы будем разговаривать с двумя магнитофонами, — сказала я и поставила рядом с его магнитофоном свой.

Начал Старшинов. Он говорил, что в западной печати главное внимание сейчас концентрируется не вокруг литературных дел Солженицына и не вокруг его финансового положения, а вокруг его личной жизни; все больше муссируют историю «этих двух Наталий», пишут о том, какая у него сейчас счастливая семья, два ребенка… «И практически затаптывается Ваше имя», — говорит Старшинов, обращаясь ко мне. Ему это кажется «абсолютно несправедливым».

Прежде чем говорить о главном, я решила немножко защитить Александра Исаевича, который не так уж не прав, когда говорит, что у него нет денег. (Именно поэтому Семен Владимиров назвал свою статью «Солженицын в рубище».) Я высказалась в том смысле, что валюта, которая у него, безусловно, есть, и не в малом количестве, вовсе не заменяет советских денег.

— С валютой не пойдешь на рынок! — сказала я.

— Что ж, если у него валюта есть, а советских денег нет, он что — бедняк, что ли? — вмешался Рогачев.

— Слава, — остановил его Старшинов, — мне кажется, нам с Натальей Алексеевной не надо спорить.

Он предпочел перейти к тому, что считал более важным, и предложил в ответе Жоресу Медведеву начать с напоминания той роли, которую я сыграла в жизни Солженицына.

Я же прошу корреспондентов отказаться на сей раз от их обычной манеры держать инициативу в своих руках. Наш случай — необычный. Не они меня разыскали, а я сама пригласила их, значит, я как-то приготовилась. И я предлагаю им прослушать то, что мною написано и предназначено для «Нью-Йорк Таймс». Я говорю о том, что мною написанное очень серьезно, что оно является значительно большим укором Солженицыну, чем укоры в том, что он считает себя нищим и т. д., ибо я поднимаю не материальную сторону, а сторону моральную.

Мои посетители соглашаются, и я читаю им мною написанное.

Слушали очень внимательно. Помолчали. Потом Старшинов сказал:

— Производит очень сильное впечатление.

То же подтвердил и Рогачев.

Оба одобряют мою постановку вопроса: перевод проблемы из материального плана в план моральный.