АПН — я — Солженицын (Моя прижизненная реабилитация)

Когда я приехала в ЗАГС, Александр Исаевич уже ждал меня. Я сразу же вручила ему свой „прощальный подарок“ и попросила прочесть текст до того, как мы поставим свои подписи… Нет, сначала разведемся…

Потом мы сидели в удобных креслах вестибюля. Александр Исаевич прочитал мою статью, поднялся, мы вышли. Тут же, у дверей ЗАГСа он высказал свое крайнее возмущение прочитанным.

— Я же сказала тебе вчера, что ответила Жоресу!

— Я не думал, что это так серьезно! Когда-нибудь ты глубоко раскаешься в том, что ты сделала…

Еще что-то дочитывая, воскликнул:

— Это была святая ложь! (Он имел в виду сокрытие своих измен).

— Святая ложь — до смерти, — возразила я. — Какая же это святая ложь?

— Не так я думал с тобой разводиться! — бросил Александр Исаевич не то с досадой, не то с разочарованием. (Неужели всерьез полагал, что мог превратить для меня разводной день в праздник?.. Безумец!)

Потом Александр Исаевич сказал, что ему' слишком тяжело и он не пойдет со мной никуда, и на кладбище тоже не пойдет… Я не успела опомниться, как он поспешил к подходящему троллейбусу,

— Это сделала не любовь моя к тебе, это сделало мое женское достоинство! — крикнула я ему вдогонку.

Изливая испытываемые после развода чувства в письме Марии Васильевне Крамер — подруге Саниной мамы, — я написала, что поняла всю тщетность своих попыток увидеть будущее, в котором какой-то свет, а не одно лишь унижение; я поняла, что мне не остается ничего другого, как нанести удар тому, кого люблю и буду любить больше жизни. То есть, сказать правду. Однако на этот раз я сказала правду не на закрытых судебных заседаниях, где обращалась к нему, а сказала громко, на страницах „Нью-Йорк Таймс“.

„Если бы была жива мама, — писала я, — вероятно, я пожалела бы ее и не сделала этого. Теперь ее нет у меня, мне некого жалеть, кроме самого Санечки, которого мне и жаль безумно, и не могла иначе…

Пишу Вам и заливаюсь слезами. На чью долю еще выпадало то, что выпало на мою?..“

А вот что написал мне по этому поводу на следующий день после развода Александр Исаевич:

„Наталья Алексеевна! (Опять по имени и отчеству! — Н.Р.)

Поскольку своим письмом в АПН Вы открыто и очень эффективно соединились с моими врагами (??? — Н.Р.), обладающими бесконтрольной властью, я не могу доверить Вам хранение документа, предусматривающего внесрочную передачу Вам земельного участка при разных вариантах моей гибели: появляется слишком легкая возможность такой момент ускорить и использовать! (????? — Н.Р.)

А. Солженицын“.

Что это? Непорядочность? Или… чудовищное заблуждение? И связанный с ним страх? страх за свою жизнь? Неужели Саня в самом деле верит тому, что пишет? Из чего, собственно, следует, что я „соединилась с его врагами“? Я же в своей статье возражала не только Жоресу Медведеву, но и корреспонденту АПН. Значит, с таким же успехом можно зачислить АПН в моего врага?! Где логика?

Несмотря на то, что я сомневалась в своей правоте, идти к моему бывшему научному руководителю Николаю Ивановичу Кобозеву не хотелось: не уверена, что буду им понята. Вечер провела в семье адвоката Рабиновича, который неоднократно предлагал мне свое гостеприимство.

Рассказала Петру Самойловичу обо всем, что произошло в последнее время. Конечно, его интересовал текст моей статьи в том виде, как она напечатана в „Нью-Йорк Таймс“. И вдруг он обратил внимание на то, на что никто пока мне не указывал и что я не заметила сама.

— Вы обвиняете Александра Исаевича в том, что он зачеркивает свою жизнь с Вами, а сами зачеркиваете… его творчество.

— Каким образом?

Петр Самойлович зачитал предпоследний абзац статьи: „Солженицын взял с собой (как скрупулезно запомнил Медведев — Н.Р.)

большой письменный стол — подарок одного из читателей. Но Александру Солженицыну еще предстоит начать жить да и писать за этим столом по правде“.

Вот что значит, что не я — автор этих слов! Даже не сразу чувствуешь фальшь… Я действительно не заметила их скрытого смысла…

Но статья уже напечатана. Что же я могу предпринять? Ах, вот что! И я делаю наброски письма директору АПН. На следующее утро тут же, у Рабиновичей, составляю окончательный текст и, получив одобрение Петра Самойловича, отпечатываю его на его машинке:

„Директору АПН.

2 марта с.г. я передала в Рязани Вашим сотрудникам для публикации в западной прессе текст своего заявления в ответ на статьи Семена Владимирова и Жореса Медведева, опубликованные в „Нью-Йорк Таймс“ в январе и феврале, касающиеся писателя А. Солженицына и отчасти меня.

Текст заявления, составленный мною, соответствовал характеру моих взаимоотношений с А. Солженицыным в прошлом и настоящем, оценке его как писателя и человека.

Однако Ваши сотрудники сочли необходимым внести в него изменения и дополнения.

При вторичной встрече, уже в АПН, окончательно отредактированный мною самой текст не был рассмотрен. Мне был предложен встречный текст, который значительно отличался от моего, содержал даже несвойственные мне фразы и выражения.