АПН — я — Солженицын (Моя прижизненная реабилитация)

— Но… одно замечание, — говорит Старшинов. — Суть в том, что мы имеем дело с западным циничным читателем, который может сказать: «А не движет ли Натальей Решетовской обида? Какие-то темные моральные качества?» А потому, мне кажется, нужно развить мысль, что то, что у вас было — это был серьезный брак, серьезная дружба двух людей: и в том, кем стал Солженицын, Ваша роль, мне кажется, велика.

Корреспондентов интересует, когда Александр Исаевич стал писать, когда мы познакомились. Говорю о том, что становление его как писателя произошло во время войны, есть даже положительная рецензия Бориса Лавренёва¹ на один его военный рассказ. Но тут я сдерживаю сама себя:

— Жизнь наша очень большая, и я ведь о ней пишу… Описываю разные ее периоды и не хочу выдавать своих «писательских тайн».

Вмешался Рогачев:

— Наталья Алексеевна, если мы дадим только Ваше одно заявление, то зарубежному читателю не все будет понятно. К заявлению нужен развернутый комментарий.

— Надо показать, что Вами движет не обида, а тот багаж прожитого вместе, то участие, которое Вы принимали во всем, — продолжил Старшинов, — это, мне кажется, главное.

Мне приходит мысль дать моим посетителям прослушать мою речь на первом суде. Жизнь наша так насыщенна, а в речи я старалась выделить самое главное! И я прошу дать еще раз инициативу мне. И зачитываю свою речь.

— Я хотел бы сказать Наталье Алексеевне комплимент, — произнес Рогачев. — Вот я прослушал ее речь, и у меня создалось впечатление, что Наталья Алексеевна оказывала большую помощь Александру Исаевичу в его работе. У нее есть литературная жилка, как у нас говорят. У меня многие вопросы просто отпали сами собой.

Корреспонденты предлагают мне смонтировать мою статью из этих двух документов. Еще Старшинов предлагает выпустить, не дожидаясь выхода моих мемуаров, серию статей под общим заголовком «Моя жизнь и конфликт с Солженицыным». Но я возражаю.

— Лучше никаких громких заголовков… Пусть это появится в виде небольшой заметки. Броский заголовок раздражит и ощетинит друзей Солженицына!

Старшинов соглашается на скромный заголовок. Но считает, что саму заметку надо расширить.

Я предлагаю другое: пусть заметка выйдет такой, какой я ее написала, а все остальное будет дано в виде интервью со мной, то есть в виде вопросов и ответов. Они — не против, но я должна понять, что окончательный текст заметки зависит не от них.

— Я сейчас с Ваших позиций подхожу к статье Владимирова, — говорит Старшинов, — и вижу, насколько грубо она сделана, насколько сложнее сама проблема, насколько серьезнее те аргументы морального плана, которые выдвигаете Вы.

Я говорю, что очень серьезные аргументы приводила и в речи на втором суде. Решаюсь кое-что зачитать оттуда. Среди других выдержек я неосторожно прочла свою фразу о том, что Александр Исаевич смотрит на свою жизнь, как на шахматную партию, где играет и за белых, и за черных (то есть делает ходы и за меня тоже!). (Почему это было опрометчиво с моей стороны, будет видно из дальнейшего.)

В связи с этим я упрекнула журналистов «Литературной газеты», перепечатавших в свое время статью из журнала «Штерн», в том, что они смогли слетать в Ставропольский край и отыскать там двоюродную сестру Солженицына, с которой тот и знаком-то не был, а в Рязань, которая под боком, не приехали. А, собственно, обязаны были приехать и узнать правду обо мне, прежде чем перепечатывать клеветническую статью. Но… приехали люди из неофициального журнала «Вече» и заступились за меня. В благодарность я напечатала в этом журнале две своих главы.

— Вот видите, Наталья Алексеевна, — попытался упрекнуть меня Рогачев, — «Вече» Вы даете, а нам…

— А вы ко мне не обращались, — ответила я.

— Да, это — наше упущение. Теперь мы это понимаем.

Рогачев спрашивает, не могла бы я дать им что-нибудь для ознакомления.

— Пожалуй, могу дать те две главы, которые были напечатаны в «Вече». Я из них секрета не делаю.

И тут же вручила корреспондентам эти главы.

Заговорили, как и когда согласовать со мной окончательный текст. Я выражаю свою заинтересованность в том, чтобы статья была напечатана до нашего юридического развода с Александром Исаевичем, то есть до 15 марта. Предлагаю самой на этот раз приехать в АПН, так как 4–5 марта думаю быть в Москве. Договариваемся, что утром 5 марта я буду в АПН на Пушкинской площади.

В последующие два дня произошло много событий личного плана. 3-го марта — 40-й день маминой кончины. 4-го приехала в Москву, где мне вручили большое — аж на шести страницах — многоречивое письмо от Сани и коротенькое от… Н. Д. Светловой. В письме Александра Исаевича очень многое было тяжело и обидно читать.