АПН — я — Солженицын (Моя прижизненная реабилитация)

Так, например, в ноябре 1971 года западногерманский журнал «Штерн» поместил статью, которая почти полностью была перепечатана нашей «Литературной газетой» (12 января 1972 года). В этой статье «Штерн» превратил моего отца — донского казака — в «еврейского торговца» («eine judische Kaufmanstochter») и поселил меня почему-то в Ростове, откуда я переехала в 1956 году к «хорошо оплачиваемому учителю математики в средней школе». («Nachdem ег dort eine anstandig bezahlte Stelle als Mathematiklehrere erhalten Hatte»).

Этого «Штерну» показалось мало, и в подписи к фотографии я уже «возвращаюсь к мужу, когда он стал знаменитым» («als er beriihmt wurde»), в то время как на самом деле я вернулась к безвестному недавнему заключенному.

АПН: — Простите, кажется, он был в ту пору сельским учителем, — а Вы… Решетовская: —… доцентом в институте… Известность же пришла к Солженицыну через 6 лет после нашего воссоединения.

Не пожалев времени, Александр Исаевич подробно опроверг множество утверждений «Штерна» в своем интервью корреспондентам «Нью-Йорк Таймс» и «Вашингтон Пост» (30 марта 1972 года), однако обошел молчанием все те нелепости, которые относились ко мне. Когда я позже упрекнула его за это — он пообещал мне «посмертную реабилитацию». Увы, такой срок меня не мог устроить.

Масло в огонь подливали выходящие на Западе биографии Солженицына, особенно американская (авторы — Дэвид Бург и Джордж Файфер) и статьи типа публикаций Жореса Медведева в «Нью-Йорк Таймс» (26 февраля 1973 года).

Мой муж наблюдал за тем, как посторонние перечеркивают более четверти века нашей совместной жизни — «наше долгое лучшее прошлое» — безмолвно. А я молчать не могла.

АПН: — Знаете ли Вы, как Ваш бывший муж отреагировал на книгу? Решетовская: — Пока Солженицын оставался на Родине, он никогда не высказывал мне своего враждебного или хотя бы отрицательного отношения к моей будущей книге, о которой знал с момента ее зарождения. Летом и осенью 1973 года, во время наших с ним последних встреч, уже после того, как мною был заключен договор с издательством АПН (18 июня 1973 года), он нисколько не осуждал моего намерения. Во время этих последних наших свиданий Александр Исаевич лишь высказывал пожелания, чтобы я писала мемуары, а не его биографию, и поменьше цитировала его письма.

Когда Солженицын оказался на Западе, то — если верить его публичным высказываниям — он резко изменил отношение к книге, притом задолго до того, как прочел ее. Чем это объяснить — судить не берусь. Могу только заверить, что Солженицын всегда знал и — наедине с самим собой — знает и по сей день, что я не способна стать участницей какой бы то ни было «кампании» против него. Могу допустить, что моя книга, напоминание о той роли, какую около трети века играла Наталья Решетовская в его жизни и творческой работе, в чем-то является помехой для Солженицына, начавшего «новую жизнь», которая, в свою очередь, потребовала в известной степени и «нового прошлого». У меня же оно одно.

АПН: — На Западе широко обсуждается роль женщины в обществе. Было ли Ваше положение в семье всего лишь подчиненным? Решетовская: — Наши женщины в подавляющем большинстве раньше, чем о замужестве, думают о том роде деятельности, которую они должны избрать, то есть той роли, которую они должны будут играть в обществе.

Я не сразу смогла определить, чему посвящу себя: науке или музыке. Посчитав, что в искусстве прежде всего требуется талант, а в науке достаточно просто способностей, я решила предпочесть последнюю и стала химиком. Хотя музыка, в той или иной форме, всю жизнь сопровождала меня.

К моменту возвращения Александра Исаевича из ссылки и переезду его ко мне в Рязань в 1957 году я успела закончить аспирантуру Московского университета, защитить кандидатскую диссертацию, получить звание доцента и организовать химическую кафедру во вновь открывшемся в 1949 году в Рязани сельскохозяйственном институте.

Во время совместной жизни с Александром Исаевичем я постепенно все больше жила интересами мужа, все больше помогала ему в работе.