АПН — я — Солженицын (Моя прижизненная реабилитация)

Волей судьбы я оказалась биографом своего мужа. Писать о нем, о нашей с ним жизни по-прежнему остается моей внутренней душевной потребностью и, как я уже говорила, как бы продолжает нашу с ним совместную жизнь.

Когда-то (мне кажется, что это было совсем недавно!), 27 апреля 1970 года, на нашем с мужем юбилейном семейном торжестве (30 лет нашего брака) Александр Исаевич предложил тост: «За то, чтобы до гроба быть вместе!» Это его пожелание продолжает определять всю мою дальнейшую жизнь.

Н. Решетовская 3 апреля 1977 года.

Приложение № 9

СОЛЖЕНИЦЫН ГЛАЗАМИ СВОИХ БЛИЗКИХ

Брошенная жена прощает, критик «Нового мира» разоблачает Газета «Монд», 25 марта 1977 г.

Последние месяцы ходили слухи, что первая жена Солженицына собирается опубликовать книгу о своем бывшем муже, которая явится настоящим сведением счетов; намекалось даже, что эти воспоминания были будто бы вдохновлены КГБ. Словно женщине, переставшей любить мужчину, необходима помощь политической полиции, чтобы написать о нем всякие гадости. С помощью ли КГБ или без нее, но так или иначе были все основания ожидать беспощадного выпячивания всевозможных подлостей и низостей автора «Августа четырнадцатого», создания предвзятого, обличающего портрета, решительно не схожего с тем образом Солженицына, который он сам создает в своих книгах.

На самом же деле все вышло по-другому. Наталья Решетовская не считает себя обязанной оплевывать свое прошлое или отрицать счастье, пережитое с Солженицыным. Она не разыгрывает комедию «освобождения». Напротив, она расценивает их разрыв как необратимое увечье, и надо обладать совсем уж сухим сердцем, чтобы не быть взволнованным жаром оскорбленной души, которым исполнена книга «Моя жизнь с Солженицыным», мужеством и достоинством этой женщины, тайным отчаянием этих интимных страниц, нежно-горькой чеховской тональностью ее рассказа.

Конечно, мадам Решетовская не скрывает недостатков своего бывшего мужа, его эгоизма, его убежденности, что он «пуп земли», центр, вокруг которого все должно группироваться, но все это — недостатки, присущие многим писателям, и не надо быть лауреатом Нобелевской премии по литературе, чтобы узнать себя в таком портрете и согласиться с его справедливостью. Этот деспотизм, эта нетерпимость, это странное фаллократическое представление о роли женщины в браке с писателем, — все это представляется некой универсальной истиной, выходящей далеко за пределы частного случая с Солженицыным, и много нас — тех, кто, читая воспоминания Натальи Решетовской, должны чувствовать свою вину. Мы можем также завидовать Солженицыну, что в его жизни была женщина, которая, пережив все, что он заставил ее пережить, способна рассказать об их браке с полным отсутствием ожесточенности и злобы, с такой нежностью, любовью и незамутнениостью.

ПРОТИВ «ДУБА И ТЕЛЕНКА»

Зато эти эпитеты никак не подходят для характеристики памфлета против Солженицына, написанного Владимиром Лакшиным, литературным критиком и бывшим сотрудником журнала «Новый мир», в виде комментария к автобиографическому сочинению Солженицына «Бодался теленок с дубом» (Издательство «Ле Сей»). Конечно, Лакшин отмечает «огромный талант» и «неисчерпаемую энергию» крупного писателя, но эти несколько капель меда залиты целой бочкой дегтя оскорблений, которые он обрушивает на голову «крупного писателя», и его «Ответ Солженицыну» является не чем иным, как перечнем враждебных определений и суждений: зависть, самодовольство, фанатическая нетерпимость, непристойный доносчик, жульничество, злоба, бешеный гений отрицания, поверхностная культура, ложный христианин, подлость, безграничный эгоцентризм, дьявольское тщеславие, хвастовство, максималистская демагогия, наивная и комичная мания величия… Правда, Лакшин так же грубо оскорбляет Розанова, мимоходом бьет по Достоевскому и Толстому, так что Солженицын оказывается в хорошем обществе.

Лакшин пишет, что лучшие книги Солженицына «обладают несравненной очистительной и ниспровергающей силой». «Лучшими книгами» он считает «Раковый корпус» и «В круге первом». Я не разделяю этого мнения. Я весьма сдержанно отношусь к романам Солженицына, которые кажутся мне трудноперевариваемыми, я предпочитаю им короткие рассказы и его стихи в прозе. Кроме того, есть еще «Архипелаг ГУЛАГ» — хроника мучеников современной русской истории. Однако среди толстых томов Солженицына есть один, который захватил меня с первой строчки до последней и который я считаю его лучшей книгой — это именно «Дуб и теленок». Поэтому мне кажется, что Лакшин попадает пальцем в небо, нападая на самую живую и увлекательную книгу Солженицына. Он тем более неправ, что делает это тоном, агрессивность которого нимало не прибавляет убедительности его писаниям.

В пьесе «Свеча на ветру», вписывающейся в традицию морализаторского театра в духе Толстого, Солженицын вкладывает в уста своего героя Алекса свои мысли о любви и браке. Там мы находим подтверждение волнующего свидетельства Натальи Решетовской.

Габриэль Мацнефф