Апоптоз

Бедром я толкнула турникет в серебристых порезах и с зеленой стрелкой на груди, и, срезая путь, сразу повернула налево, к молочке. Остановившись у витрины, я заметила, как из-за полок с рептильным прищуром выглянул усатый охранник, будто сделав ставку на то, что я сейчас попытаюсь своровать слиток печенья или коробку яиц. Не люблю такое. Задержав на мне взгляд на несколько секунд, он всунул руки в карманы застиранных штанов и с легким сомнением тела скрылся в бакалее – все-таки подозревает. Наверняка эту южную моду – носить кроссовки как тапки, зажевывая пятками задники, да еще и на голые ноги, он перенял у местных продавцов. Господи, да неужели я и правда похожа на человека, который в почти пустом магазине (которого, возможно, даже и нет) станет на ночь глядя что-то воровать? Уложив все нужное в люльку из рук, я подошла к кассе, где женщина с землистыми тенями во все веко смотрела на телефоне турецкий сериал. Ответив на мой добрый вечер каким-то горгульным согласием и не отрывая глаз от экрана, она начала пробивать продукты. Картой, да. Нет, не нужен. Спасибо. Охранника на выходе не оказалось, странно, я уже приготовилась выворачивать карманы.

Из бордовых пластиковых дверей, подлатанных скотчем, меня выбросило в предбанник гастронома, где справа стояли автоматы по продаже круглых жвачек, а слева ютился офис в один стул, одно предложение и один шрифт: РЕМОНТ ТЕЛЕФОНОВ ТЕХНИКИ КСЕРОКС СКАНЕР ПЕЧАТЬ ДОКУМЕНТОВ. По всей видимости, принадлежал он тому же хозяину, который держал продуктовый. Отсыревшие стеллажи были забиты разными китайскими адаптерами, коробками батареек и змеевидными кольцами проводов, а подержанные смартфоны продавались почти за бесценок, в чехлах с отколотыми углами, то есть, вероятно, прямо такими, какими они и были украдены из чьих-то сумок. Каждый раз, скользя мимо этого натюрморта, я искренне сочувствовала тем, кто вынужден был выносить собственное присутствие два через два – в этом настолько тесном захламленном пространстве. Особенно жалко мне было того забавного ражего парня с внешностью былинного богатыря (каким ветром его занесло к басурманам?), который однажды, распечатывая здесь мои файлы, не узнал русский в дореволюционной орфографии и спросил, что за язык такой чудной, я гуглил, но ничего не нашел. Конечно, не нашел. Ищите и обрящете – больше не работает, Русью уже не пахнет, кое-кто нажал «отмена». Гой ты еси, добрый молодец.

В темном воздухе парило двойное молчание. Наша шестнадцатиэтажка превратилась в тетрис. Я медленно разворачивала молочный ломтик, доверившись ногам, которые и без глаз знают, как довести меня до дома. Было слышно, как где-то звонил телефон, – наверное, кто-то захотел по-цветаевски послушать чей-то сон, пролезть кому-то в ухо. Мне вдруг стало как-то обидно от всего, что внутри и снаружи, на языке и в руках. От этого чувства надвигающейся старости, от ожидания еще не проступивших морщин, еще не поседевших волос. Которые обязательно когда-то, но не сейчас, не завтра, а послезавтра, до которого всегда так далеко, которое никогда не прекратит подбираться, подкрадываться. Не верю я, что постарею, так и записала себе. Не верю, не верю, не верю. Я буду уже не я, мной будет кто-то другой. Третий лишний. Тот, кто, возможно, вселился в меня при рождении, но знака пока не подал – как третий глаз на лбу, между бровями, – если и откроется, то под конец. Буду смотреть на себя, когда меня уже не станет. Будущее – будет, а значит, это уже случилось. Сейчас ведь куда позже, чем кажется – вон, жильцы первого этажа уже вовсю разыгрывают театр теней.

Я еще недолго постояла у подъезда, и если бы курила, то насчитала бы сигареты две. Мимо прошлепал пузатый мужик с надувшимся полиэтиленовым пакетом. Одна собака что-то сказала другой. Московское лето дышало мне в юбку. Было тепло, но мою кожу вдруг окатила волна мурашек. Вот ведь, наверное, как молодость проходит. Чуть только повзрослел, то есть научился думать самостоятельно, даже слишком самостоятельно, без других, раз – и уже пора, уже попросят, на пятки наступят, очередь сдвинется и не к тебе обратятся с вопросом, кто последний. Странно все так. Старики все пахнут одинаково, в любой одежде, в любом возрасте, в любом поле, будто договорились, а у молодых единства нет, у них все по-разному, каждый пахнет собой. Пока можно, мне бы хотелось пахнуть старой книгой и свежим деревянным срубом, таким, который прямо из-под пилы. Или чем-то хвойным – как та зеленая бурлящая соль, в которой я лежала ребенком в детских санаториях. Я поднесла белую кисть к носу и сделала глубокий вдох… Ничем не пахнет. Или пахнет ничем? Может, ночь перебивает? Не понимаю. Да и какой уже смысл доискиваться до правды – все без толку. Юность моя давно прошла, а фильма под песню Teenage Dream про нее так никто и не снял, а так хотелось. Теперь уже не ко времени, теперь уже такое не слушают. Червь вылез с другой стороны молодильного яблока.