Апоптоз

Дома оказалось, что у меня начались месячные. Задний отрез моего бежевого платья затяжелел и размяк под теплом протекшей крови, впитавшейся в ткань красивым неровным кругом. Если не отстираю, ему конец, пожить толком и не успело. Труднее всего выводится именно кровавая кромка кольца, обхватывающего каждую, даже самую бледную каплю, будто страшась, что она последняя. Помогает только отбеливающее хозяйственное мыло, и то надо успеть замочить, пока горячо, пока не высохло.

Я зашла в ванную и на задержанном вдохе, будто в чем-то провинившись, по-преступному завела локти назад и потянула замок вниз, туда, откуда все и началось. Откуда все мы начались. Пустое платье обессиленно рухнуло на пол. Я переступила запятнанную шкуру, держась обеими руками за не слишком чистую раковину, заставленную сестринскими кремами для каждого сантиметра тела и различными колюще-режущими предметами. Справа, за стаканом щеток и серебряной ложкой, которой сестра по утрам счищала белый налет с языка, затихарился мужской дезодорант. Понятно. Были и ушли. Я залезла в ванну, включила душ и подождала, когда потечет теплая вода. Слух на мгновение перестал существовать, пошел ко дну. Я стояла выпрямившись, под тугой шумной струей, с открытыми глазами, наблюдая, как по ногам стекают бурые, препрекрасные, вязкие ошметки чьей-то возможной жизни. Нет, вилами, наверное, нельзя, не получится. Они закручивались, превращая водопроводную воду в вино, а потом застревали в щербинах сливной решетки, увитых утренними волосами. Внутри меня, где-то в костях, ухабно пульсировало. Я чувствовала себя змеей, которую насильно заставляют смотреть на сброшенную ею кожу. Ванную заволакивал густой пар, пахнувший размоченным изюмом и вызывавший головокружение и легкую тошноту. Невидящим взглядом я уткнулась в шторку в ракушках, куда ударялись случайные капли, и попыталась представить дальнейший путь своих же сгустков крови, но дальше квартирной канализации не продвинулась. Зато вспомнила, как однажды, гуляя по мусульманскому кладбищу, решила воспользоваться тамошним рукомойником и случайно вместе с нагревшейся водой смыла свой волос, налипший на потные ладони. Я тогда еще подумала, а что же теперь с ним будет, с этим моим волосом, куда он попадет, где пролетит и где остановится. Может быть, там, прямо там, где ровно в эту минуту разлагаются десятки, если не сотни туземных тел. Ну что же, Ruhuna ему Fatiha. Тот томасманновский мужчина с черным псом на поводке и авоськой зеленых яблок, которого я встретила на выходе, наверняка знал, куда ведет дорога.

Подвесной потолок с проступившими бусинами пота привычно – непонятно отчего – затрещал, вырвал меня из прошлого. Вода струилась по моей коже. Правой рукой я нащупала спелый прыщик на спине, зацепила его ногтем и победно смахнула, а потом опустила голову и уперлась в конусы своей груди с точечками траурно-черных волосков, неровно насаженных по кругу. Ниже пупка – неуверенная темная дорожка, пересекающая три равноудаленные кофейные родинки. Снизу на меня глядели синевато-молочные ступни в десять пальцев и с двумя выдающимися косточками, мешающими носить красивую обувь, говорят, эта болезнь балерин сильно помолодела. Последний, кто видел меня, как сейчас, в этом костюме Евы, излизав меня всю с ног до головы, так, что я чувствовала себя почтовой маркой, каждый раз с утвердительным придыханием сообщал, что да, я такая женщина, и мне это казалось странным, подобные откровения обычно произносят на пороге. В темноте тысяч и одной ночей я лежала и рассматривала его лицо, скривившееся в приступе сна, и никак не могла понять, что его, вот этого человека, который постоянно жалуется на жизнь и время от времени просит меня изъясняться менее метафорично, родил кто-то такой же, как и я. Конечно же, в страшных мучениях, ведь только ангелы размножаются без боли. Он тогда спал рядом со мной и даже не догадывался, что, во-первых, метафоры сбываются. Во-вторых и далее, что в отличие от меня, от его матери, от всех нас, женщин, он-то живет на полную кровь. Что существуют раны, которые не рубцуются, которые не заткнешь. Куда он сам же потом и входит, как в реку, не дважды и не трижды. То, что утекло, воротится, это мы знаем не понаслышке. Я рассталась с тем мужчиной, вместо вводного «это» он говорил «этот».