Читаем Апостол свободы полностью

Одно из самых забавных его приключений произошло неподалеку от Трявны. Он путешествовал под видом миссионера Американского общества распространения библии, и его дорожные сумы были битком набиты протестантской литературой. На него напали черкесы и отвели его к местному бею как лицо, внушающее подозрения. Левский прекрасно справился с положением; он стал жаловаться, что ему проезда нет от черкесов, и дерзко потребовал у бея охрану, потому что он боится ехать в одиночку! Сила Всемогущего Доллара была известна даже в Трявне; бей велел одному из заптий проводить «миссионера» до Никополя и не возвращаться без письма от тамошнего каймакана, подтверждающего, что гость прибыл живым и здоровым. На такой риск Левский пойти не мог; при въезде в город он уговорил запти вернуться и написал ему свидетельство о том, что он благополучно доехал до Никополя и весьма доволен услугами сопровождающего[146].

Он вел себя, как сказочный герой, неуязвимый для смерти, но хорошо знал, что на самом деле это не так. Его отвага была отвагой обреченного, который смотрит в лицо крайней опасности и которому уже нечего бояться. Однажды его спросили, не боится ли он попасться туркам. Он ответил: «Чего мне бояться, я сначала отослал свою душу богу, а уж потом вступил на этот путь»[147].

Когда члены комитета в Стрелче собрались, чтобы принести присягу, Левский заметил, что рука священника, державшего крест, дрожит, «Чего ты дрожишь, — сказал он, — будь тверже; мы умрем, дело ясное, все умрем, но освободим Болгарию, и детям нашим будет хорошо»[148].

Далеко не все его встречи с турками были веселы и безобидны; иногда только находчивость и физическая выносливость спасали его от врага. Однажды в Пловдиве полиция явилась ночью в красильню, где ночевал Левский. Даже сквозь сон его острый слух уловил шаги, которых не услышал бодрствовавший красильщик. Левский послал хозяина открывать гостям, а сам вскарабкался на крышу по широкой трубе, держась за цепи, на которые развешивали полотно для прополаскивания. С крыши он перебрался на ограду, спускавшуюся к Марице, прыгнул в реку и попав на другой берег, добрался до дома, где жил телохранитель Найдена Герова, у которого он смог переодеться[149].

В августе, еще до приезда Кынчева, Левский вторично съездил в Константинополь. Он прибыл туда 28 августа и в Галате разыскал Стефана Илича, с которым познакомился в первый свой приезд в столицу империи. У Илича была собственная контора в Галате, и Левский рассчитывал остановиться у него, но оказалось, что в доме уже полно гостей; Илич обратился за советом к доктору Стамбульскому, и они решили попросить хаджи Иванчо Пенчовича приютить соотечественника у себя в доме, на острове Халки.

Пенчович был одним из видных туркофилов; заслуги, оказанные империи в Крымской войне, он был награжден султаном, далеко продвинулся на государственной службе и стал членом Государственного совета. Когда Стамбольский и Илич явились к нему со своей просьбой, он испугался, долго не знал, что сказать, колебался, раздумывал и наконец согласился, велев им привести гостя к мосту, где они вместе сядут на пароход, идущий на Халки. Левский был чрезвычайно доволен пристанищем, которое выбрали для него друзья; «Более безопасного места не найдешь», — с улыбкой сказал он и в назначенное время вместе с ними явился на пристань в костюме турецкого писаря.

Разумеется, Левский не мог надеяться, что консерватор Пенчович сумеет понять или разделить его взгляды, но между ними произошел откровенный разговор, в ходе которого Левский заметил, что борьба за независимую болгарскую церковь, главный очаг которой был в Константинополе, полезна для революционеров, ибо не только является частью борьбы за национальную независимость страны, но и помогает отвлечь внимание турок от подготовки к революции. В этом позиция Левского резко отличалась от взглядов Ботева и Каравелова; Ботев был ярым антиклерикалом и считал, что борьба за экзархию бессмысленна. Сам Левский мало интересовался вопросами церкви и всем, что с ней связано, если не считать церковного пения, но мог оценить положительную роль церковной борьбы и ее прямые и косвенные последствия для Болгарии.

Левский оставался в Константинополе ровно столько времени, сколько было нужно, чтобы встретиться с рядом видных болгар, после чего пароходом уехал в Бургас, увозя с собой 146 турецких лир, собранных для него Иличем и Пенчовичем.

Вскоре после его возвращения приехал Ангел Кынчев, и в октябре — ноябре 1871 года Левский объехал центральные районы страны в сопровождении обоих помощников. Из Ловеча они отправились в Троян, Карлово, Клисуру, Копривштицу, Панагюриште, Пазарджик, Пловдив, Чирпан, Стара-Загору, Сливен, Тырново, Трявну, Севлиево и другие города, после чего вернулись в Ловеч.

Левскому не терпелось испытать обоих в деле, проверить их реакцию, оценить их способности и познакомиться с ними поближе.

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека «Болгария»

Похожие книги

«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»
«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»

«Ахтунг! Ахтунг! В небе Покрышкин!» – неслось из всех немецких станций оповещения, стоило ему подняться в воздух, и «непобедимые» эксперты Люфтваффе спешили выйти из боя. «Храбрый из храбрых, вожак, лучший советский ас», – сказано в его наградном листе. Единственный Герой Советского Союза, трижды удостоенный этой высшей награды не после, а во время войны, Александр Иванович Покрышкин был не просто легендой, а живым символом советской авиации. На его боевом счету, только по официальным (сильно заниженным) данным, 59 сбитых самолетов противника. А его девиз «Высота – скорость – маневр – огонь!» стал универсальной «формулой победы» для всех «сталинских соколов».Эта книга предоставляет уникальную возможность увидеть решающие воздушные сражения Великой Отечественной глазами самих асов, из кабин «мессеров» и «фокке-вульфов» и через прицел покрышкинской «Аэрокобры».

Евгений Д Полищук , Евгений Полищук

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное