Аппендикс

Так же и в детсаду, в каждой его комнате, он буравил нас взглядом. Мы знали, что сразу за его спиной начинается коридор и что нельзя смотреть ему прямо в глаза, иначе тебя самого могло засосать в глубь коридора, по всей длине которого неподвижно, словно доспехи рыцарей, стояли милиционеры в голубых рубахах. В самом конце была еле заметная дверь. Угодивший за нее уже не смог бы, конечно, никогда вернуться.

Никто не знал, почему его называли просто Ленин. Лена была смуглая девочка с бородавкой, и, хотя она никак не признавалась в своей власти, стоило, видимо, вести себя с ней поосторожней.

Одет он был в кепку, как многие пьяницы, с бородкой, как у доброго доктора на картинках, но от его узких, терявшихся в складках кожи глаз становилось всегда зябко. Он никогда не спал. Никогда. Во всяком случае, никогда во время тихого часа.

Каждый день мы расставляли хранящиеся в шкафу раскладушки, и однажды рядом с моей поставил свою Эдик. Высокий блондин в очках, он, как и я, не любил ходить за руку на прогулках. Теперь мы лежали и смотрели друг на друга.

– Хочешь посмотреть на кое-что? – спросил он шепотом. Он был без очков и придвинулся очень близко. – Можешь даже потрогать. – Он взял мою руку и просунул под свое одеяло.

Коснувшись белоснежной кожи пальцами, я пересекла границу его трусов. Эдик оттянул их, чтобы мне помочь. Ну и ну! Внутри них жил горячий резиновый змей. Чтоб увидеть его, нужно было немного отодвинуть одеяло, но тогда и Ленин мог бы его разглядеть. Он был довольно далеко от нас и, по-видимому, занят другими, но все-таки рисковать не стоило. Однако скорей всего предмет, который я сейчас держала в руке, был похож на то, что меня однажды так заворожило в единственном месте свободы, куда не достигал взгляд Лениного, когда Мишка показывал класс другим мальчишкам.

И вот, хоть я и держала чудесного змея в руке, я старалась о нем, да и вообще ни о чем не думать, чтобы мои мысли не долетели ненароком и до Лениного. Кожаный змей был ручным, и, когда я его сжала, Эдик тоже просунул руку под мое одеяло. В животе стало жарко. Все это было так таинственно, почти как ожидание Нового года, как если поймать живую снежинку на варежку или раскачаться сильно на качелях.

Нелегко было держать змея в руке и все время смотреть на Лениного, но я старалась. «Кто хочет, тот добьется», – вспоминалась мне песенка из «Капитана Гранта», которого мы с отцом раза три посмотрели в Баррикаде. Эдик же, по-моему, совсем забыл про обязанности. Может быть, именно поэтому наказание не заставило себя ждать. Ленин не снисходил к беспечным. На следующий день наши раскладушки оказались далеко, и я почти засыпала, когда услышала грохот и крик.

Кричала Татьяналексеевна, и визжал Эдик. Совершенно голый, он боролся с ней, пока она волокла его между раскладушек к своему высокому столу. Он плакал и хватался за одеяла, за стулья, за ножки наших низких столов, но Татьяналексеевна впивалась мертвой хваткой в его белоснежное тело и тащила его все дальше и дальше. На ее захваты и ногтевые ранения кожа отвечала красными очагами. Он умолял ее на коленях, падал снова, полз и катался в крике. Но Татьяналексеевна неумолимо, сантиметр за сантиметром подтаскивала его к меже. Наконец она затянула его на свой стол. Ослабевшего (он уже больше не плакал), нагого и бледного (и мне вспомнились статуи Диоскуров у большой реки), дрожащего, не глядящего по сторонам. То и дело он пытался прикрыться, но Татьяналексеевна ударяла его по рукам: «Нет уж, пусть все, все, – и она кивала на портрет, – все теперь видят!»

Почти полтора часа Эдик стоял на плахе, с опущенным вниз лицом, на фоне белизны которого особенно ярко сияли его веснушки, а Татьяналексеевна следила, чтоб он не двигался и не прикрывался. Этот змей со сморщенным мешком кожи внизу, которого у меня, например, не было и который вчера был моей тайной, теперь был у всех на виду.

Как гадко все-таки оказывалось быть мальчишкой! Мне было жаль Эдика и страшно, и я не смела даже думать, почему Ленин на этот раз избавил меня от наказания. Лишь случайность отделяла меня от судьбы Эдуарда. Ведь это я сама могла бы стоять так на пьедестале, показывая всем свои глупости.

Или, может быть, Ленин решил меня испытать? Вдруг он любил меня больше, чем Эдика? Ведь все-таки Ленин был еще и моим дедушкой. Хотя уверенность в этом была зыбкой, теперь у нас с этим Лениным появился общий секрет.

Говорили, что и Ленин был раньше, как мы, ребенком. Они даже поднимали вверх перед нами картинки, где он с золотыми кудрями и толстыми щеками чуть улыбался кому-то. Или читали нам рассказ про то, каким он был правдивым мальчиком, потому что однажды разбил вазу, долго боялся, а потом все-таки выдал себя. Всем было неловко за воспитательниц, что такой трусишка считался ими героем, но, видно, для Лениного были другие законы.