Аппендикс

Под знойным воскресным солнцем следующего дня гордость семьи Оля, а также ее мать и бабушка так наработались в огороде, что уже через полчаса всем троим стало не по себе. Взглянув друг на друга, они были поражены видом крепкого южного загара. «Как после месяца на пляже!» – восхитилась Оля, которая действительно однажды побывала с отцом и матерью в Алупке. Бабушку отправили отдыхать, а Оля с мамой еще немного покопались, с радостью натыкаясь на розовых червей. Некоторые, прижавшись, склизко елозили, слипались обоеполыми брюшками. Земля дышала, кишела жизнью, которая умножалась на глазах. Не удержавшись, Оля рассекла лопатой одну парочку. Два обрубка расползлись, а два других так и остались вместе. В Питере даже червяки были какие-то синюшные. Ни тепла тебе, ни свежей картошечки, ни огурцов с огорода. До них, конечно, и тут еще ждать и ждать, зато погода – хоть в купальнике щеголяй, и, представляя себе, как изумятся подружки, она еще немного попеклась. Вечером у мамы, у бабушки да и у самой Оли голова гудела и стало подташнивать. Вот как утомило первое солнышко и работа на воздухе! Будущий фармацевт раздала всем таблеток и наутро снова поработала с бабушкой, мамке нужно было на швейную фабрику. Остальные три дня она копала и сажала уже в одиночку, предвкушая, как будет хрумкать морковкой и редиской, объедаться салатом из бураков, как нарежет кольцами лук и как сверху посыпет петрушечкой. Отдыхала, раскачиваясь в гамаке, который повесил еще дед, и лениво прислушивалась к тому, что происходило внутри нее.

Первого мая, принарядившись, вышла с отцом на парад. Для него это был повод, понятное дело для чего, а для Оли – посекретничать. Солнце сияло в воздушных шариках, трубах и тарелках оркестра, в орденах ветеранов. Бабки в цветных платках вытирали пот. Липла к телу необычная жара. На демонстрации вполголоса судачили. Мол, случилась какая-то авария на границе между Украиной и Белоруссией, о которой даже упомянули два дня назад по телевизору. Их городок был на самом конце России, и граница была за поворотом, но все ж далеко, слишком далеко по сравнению с такой-то радостью, как солнечный день и давние подруги. Хотя вечером после прогулок и пикника у реки еле дотащились до дома из-за раскаленного, пылью хлещущего по щекам ветра, сносящего с ног так, что приходилось цепляться за заборы и деревья. На всякий случай включили новости. «Празднование Первомая прогремело по всей стране. Все под контролем», – заметил диктор насчет чего-то неопределенного.

Да, у родины все всегда было под контролем, хотя там, у реактора, эвакуировали целый город, и слухи прокладывали дорогу и к их затерянному игрушечному поселку. Даже газеты начали раздавать какие-то советы, правда, в основном киевлянам. Мыть голову почаще, стараться не проветривать или, наоборот, держать окна по возможности все время открытыми. До Киева ехать было часа четыре, а то и больше, но ощущение опасности начало подползать сжимающей горло одышкой. Девятого мая, наконец, выступил министр здравоохранения. «Ничего страшного не происходит», – заверил он и странно дернул головой. «Видишь?» – с надеждой посмотрела мать. «Монтаж», – мрачно придавил окурок в пепельнице отец.

Как раз тем вечером, взглянув на железнодорожные билеты, вставленные между стеклами стенки, загрустив при мысли о скором расставании, мать вспомнила про небольшую перемену, подмеченную в своем Ольчике. И на первый же вопрос Оля дала ей неожиданный ответ, взяв слово ничего не рассказывать до поры до времени бабушке. При этом присутствовали, кстати, и отец с братом.

Странно. Ни о каком брате пока вроде бы речи не было. Не будет и впредь, и все же, поскольку в Олином становлении, которое, перевернув карту, можно было бы назвать и падением, брат сыграл немалую роль, придется втайне от Оли сказать о нем пару-тройку слов.

«Где Олег – там и Ольга», – дразнили их в детстве. Разница в пять лет непреодолима, особенно когда тебе самой пять, так что в Олин характер не внедрилось соперничество, отравляющее жизнь погодков или даже братьев с разницей в два-три года, хотя Олег от появления Оли, как любой старший, еще как настрадался. Будто следы от твердого грифеля, воспоминание о предательстве матери и бабки в первые после появления шмакодявки дни никогда не стерлось до конца, но вскоре он снизошел к новичку: девчонка не конкурент. Давали подержать, осторожно трогал родничок, с трудом преодолевая искушение надавить, сдирал тайком молочную корочку, насильно открывал закрытые глазки, размыкал сжатые кулачки и теребил прозрачные пальчики. Как-то увидел глупую письку и был ошарашен. Это нелепое существо необходимо было опекать.