Аппендикс

В тесной прихожей детсада висел плакат, на котором два мальчика и девочка, отложив свои барабан, пирамидку и лошадку, на фоне красных звезд и знамени тянулись к черно-белому портрету маленького высоколобого Лениного: «Мы будем ленинцами!» – зачитывала звенящим голосом заведующая Людмила Александровна. Да, безусловно, все мы напропалую должны были любить Лениного, хотя это и было так трудно.

Но маленький Ленин был похож и на другого дитятю. По секрету мне показывала его бабушка Евдокия. Она называла его господом нашим, говорила, что в детстве он, голенький, собирал красные яблочки и раздавал их больным и бедным. Его портреты висели в Зимнем, куда меня часто водил отец. Действительно, господь был толстячок и без всякой одежды сосал сиську у матери. За ними виднелись синие горы и деревья с зелеными кронами, похожими на остановившиеся в беге облака. Был ли и этот ребенок Лениным, то есть был ли и он собственностью Ленки с бородавкой, я точно не знала. Но если Ленин был когда-то мальчишкой, то и у него тогда должны были быть глупости. Возможно, и у него когда-то был такой же змей с мешком, как у Эдика, и тогда получалось, что и он умел топить мух в унитазе, испуская длинную желтую струю, пусть не так здорово, как Мишка, но все-таки всяко лучше меня. Я посмотрела на Лениного из-за щита одеяла. «Научишь меня топить мух?» – робко спросила я его. Мухи были вредными существами, они откладывали личинки и сеяли заразу, как другие враги нашей родины, и потому Ленин должен был бы быть доволен, что я такая чистоплотная девочка.

«Легли на правый бок, руки под щеку!» – приказывали воспитательницы. Они вели с нашими руками непрекращающийся бой. В крайнем случае рукам, но уже только во сне, разрешалось оказаться под подушкой.

Каждый тихий час я тихонько вытаскивала их оттуда и пыталась вспомнить ощущения того дня, когда Эдик оказался рядом. Сперва, как бы невзначай, я зажимала руку вверху ног, пока она не раскалялась. Ленин хитро смотрел с портрета и молчал. Тогда я легко нажимала на то, что не имело имени (пися здесь совершенно не подходило, а глупости было что-то слишком коллективное). Ленин продолжал молчать и не смещался ни влево, ни вправо, закрывая своей спиной секретную дверь в коридор с милиционерами, и никто меня не наказывал.

То, что произошло между нами, было очень серьезным, и отменить это было бы уже невозможно. Если овчарка-контролер все-таки могла разбиться, то Ленин был бессмертным, как Кощей. Все об этом, конечно, знали, но на всякий случай, чтобы его задобрить, повторяли заклинание: «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить».

«Живи, живи, – шептала я ему тихонько, – теперь я тоже не умру, потому что ты оказался моим другом».

Полынь

…Куда мне, красной девице, от горя бежать?

Пойду от горя в темный лес, —
За мной горе с топором бежит:
«Срублю, срублю сыры боры,
Сыщу, найду красну девицу!»
Куда мне от горя бежать?
Бегу от горя в чисто поле,
За мной горе с косой бежит:
«Сыщу, найду красну девицу!»
Куда ж мне от горя бежать? —
Я от горя брошусь в сине море, —
За мной горе белой рыбицей:
«Выпью, выпью сине море,
Сыщу, найду красну девицу!»
Куда ж мне от горя бежать? —

Народная русская песня

Пока скрывавшая часть лица за распущенными светлыми волосами девушка выходила из вагона, пошатываясь из-за наверняка полного гостинцев холщового рюкзака, ее подвязанная праздничным платком с красными розами мать почти сразу приметила в дочери небольшую перемену.

Третьекурсница фармакологического института Оля Волкова приехала домой на праздники и заодно на свой день рождения из Питера в субботу двадцать шестого апреля тысяча девятьсот восемьдесят шестого года. Дата эта, слившись с последующими за ней двумя неделями, оказалась последней календарной отметкой в ее жизни и потому запомнилась. После этого годы перестали идти в поступательном порядке. Она никогда не перешла на четвертый курс и больше не праздновала свой день рождения, в конце концов совсем забыв, сколько ей лет.