Аппендикс

– Помнишь, как тебя перевели на день в отдельную палату за то, что ты всех смешила? – присела она рядом, а я завороженно вглядывалась в нее, дивясь тому, как она стремительно молодеет, как розовеет ее сухая в трещинках кожа и глаза из белесых становятся под стать лазури какого-нибудь здешнего зарождающегося утра. Наверное, и она наблюдала за подобными превращениями во мне, потому что вдруг взяла меня за руку, и в этот момент лицо ее стало совершенно детским:

– Как же мы завидовали тебе, что твой аппендикс забрали в музей!

– Кто знает, что с ним случилось?

– Когда-нибудь, может, найдется в чьем-нибудь подвале среди гипсовых ног и рук вождей, засиженных мухами портретов, – и мы посмеялись над прошлым.

Теперь передо мной была в самом деле почти сестра, и я могла предложить ей по-домашнему:

– Хочешь надеть что-нибудь из моего?

Ну никак я не могла отказаться от идеи, что в человеке все должно быть на уровне. Оля, однако, не хотела играть в Золушку или Элизу Дулиттл. Вместо этого она предложила:

– Тебе бы полежать, раз живот, давай я чайку заварю, а ты пока почитаешь вслух.

Наугад я раскрыла томик:

                       Ни в какой
                       части
                       земли
                       не могу обитать

                       В каждом

                       новом
                       климате
                       чахну
                       оттого
                       что однажды
                       к нему уже был
                       приучен, —

перевела я кое-как.

                       И от него отрываюсь всегда
                       чужеземцем

                       Рождаясь

                       вернувшимся из эпох слишком
                       прожитых

                       насладиться только

                       минутой жизни
                       первоначальной

                       Невинную

                       я ищу страну[107]

– Здорово! Только вроде чего-то не хватает. Рифмы? – не зная того, она присоединилась к одной вялой полемике. Где-то рифма агонизировала, где-то ее время от времени возрождали. Как будто в писании стихов еще был смысл.

– «Невинную я ищу страну… Отрываюсь всегда чужеземцем», – повторила она, поднявшись ко мне, села на кровать и хлопнула себя по коленке: да, так и есть, отношения засоряются несовпадениями между человеком и представлениями о нем.

Книга осталась распахнутой, и я тоже распахнула рот, не будучи готовой услышать подобные комментарии от своей жилицы, хотя и сама не раз испытала ощущение уменьшения свободы в ходе пути.

– Замечала, как со временем становится все душнее соглашаться с представлением кого-то другого о нас?

Следуя ее рассуждениям, получалось, что постепенно мы прирастаем к любому месту и оно начинает обременять нас своей памятью, своим хрестоматийным прошлым. Обогащает, оскверняет и в конце концов обедняет. Это уже больше не мы, а зашлакованный фильтр. Иногда даже до знакомства появляются какие-то представления, а чаще – предрассудки, бродят и ползают по извилинам готовые истины. Так или иначе, мы теряем свой первоначальный взгляд дикаря, а место тем временем ускользает от нас. Пока мы измеряем его периметр, чтобы приспособиться к координатам выживания, оно незаметно меняет свою форму. Несмотря на путеводители, первые впечатления ярче и точнее. Места и люди, которых мы воспринимаем (и создаем) при первом знакомстве и при последующем, – две разные вещи. Состав у них может быть одинаковый, но меняется величина угла наблюдения и связей. Тут совершаются как бы две разные химические реакции, где одна – результат нагревания, другая – охлаждения. В принципе, лед чище воды, вот мы и остаемся с брусками замороженных вещей, тогда как их структура в реальности свободнее, зараженней.

А можно было посмотреть и по-другому: дети-маугли способны ориентироваться на местности, не имея представления о географии, они видят в темноте и слышат за километр, но по мере освоения цивилизации эти умения исчезают, и они присваивают себе общепринятую усредненность.

– Вот и ты меня обременяешь своим представлением обо мне, и мне уже из него к тебе не выбраться, – голос Оли вот уже несколько минут накладывался на далекий праздничный двузвон. – Как я могу доказать тебе, что я не такая? Сама необходимость что-то доказывать сбивает меня.

«Да нет, – мне просто казалось неудобным так с тобой ходить. Не хотелось привлекать внимание», – тайно застыдилась я.

– Ты рассуждаешь, как будто бы совершается чистый эксперимент, – прикрыла я свою мысль другой. – Как будто лучше меня не знаешь, что невозможно без контаминации, что мы вступаем в соединения. Уж не знаю, что это с точки зрения химического состава, я в этом ни бум-бум, но теперь мы как будто перемешались и, наверное, возникло что-то вроде новой молекулы?

Оля равнодушно пропустила мои слова и, прислушавшись, установила, что звон доносился со стороны Святой Екатерины:

– По воскресеньям туда ходят брюхатые бабы за благословением, а сегодня ведь еще и ее праздник. Хорошая была девушка. Ох упрямая!

За свои римские годы Оля так понатаскалась по церквям, что выучила все мессы чуть ли не наизусть, помнила все праздники, а про святых говорила так, словно они были ее приятелями.

– Ты куда? – поинтересовалась я, увидев, что она складывает свой скарб в мешки. – Обиделась, что ли?