Аппендикс

– Да что ты, с чего? Просто пора, я так привыкла, – и она пообещала сегодня-завтра все унести. Напуганный колоколами, обрадованный ее обещаниями оппортунист во мне примолк. Мы выбрались на улицу.

Был воскресный день, катили семейные велосипедные процессии, машин почти не было, хотелось поскорей куда-нибудь в парк, к деревьям, обнять их хоть ненадолго, ан нет, я опять тащилась в ненавистную Мальяну. Удравший от Чиччо Диего писал мне по электронке, что ему срочно нужны ключи, которые Вал в суете бросил в мою сумку, а он, видите ли, забыл дома что-то важное и ждет меня уже там. Мобильника у него из-за Вала же нет, так что ползи-ка ты, тетенька, сюда.

Оля, которой сам бог велел работать в такой наживной день, не могла до сих пор поверить в нашу встречу и решила меня проводить.

– Только на секунду, – попросила она заглянуть в одну церковь по дороге.

На паперти сидела незнакомая нищая. Поздоровавшись с Олей, она не стала клянчить и посмотрела на меня уважительно. Готовились к службе. В алтаре стояли белые лилии, и чудотворная икона, которая появлялась только раз в неделю вместо картины на много лет застрявшего в Риме Рубенса, мягко озаряла пространство.

«Смейтесь, братья мои, веселитесь, пока можно, но не грешите, будьте добры, если сможете!» – послышался знакомый голос доброго Пиппо[108].

Когда-то, лет триста тому назад, превозмогая врожденную брезгливость, он служил в больнице Неисцелимых Святого Джакомо. Подметал, разносил еду, прислушивался к новым идеям веры, добродушно терпел насмешки. По улицам римских фавел бродили стаи сирот. Количество организованных воров и попрошаек состязалось с возносящимися над городом куполами. И церковь, и народ собирались с силами. Совсем недавно прошло страшное разорение Рима ландскнехтами. Из-за тысяч неубранных трупов и глупости наемников, искавших клады в клоаках, началась чума, и город все еще пугал пустотой и дикостью. Пиппо собирал выживших мальчишек вокруг себя. Не для занудства и начетничества, он и сам не терпел скуку бессмысленного ученья, а чтобы вместе петь молитвы и радоваться. У него был отличный слух, прекрасное чувство юмора и самоирония, ноль благостности и страдальчества. Мистик, поэт и шут, он обучал их молитвам и разделял с ними дурачества.

У Филиппа, у доброго Пиппо было огромное сердце, это было подтверждено после его смерти научно. Расширилось оно внезапно, в день праздника Пятидесятницы, когда он, как и почти каждый день, молился в катакомбах святого Себастьяна. Два сломанных ребра кое-как срослись, но сердечный грохот и трепет всегда возвращался во время молитвы, и слева у него осталась довольно большая опухоль, которую он прикрывал широкими одеждами. От него шел жар, и ему никогда не бывало холодно. Это был дар Божий. Сердце, воспаленное Богом. Говорили, что порой сила молитвы приподнимала его тучное тело над землей, но он не любил, когда об этом судачили. Ускользая от канона, он раздавал затрещины и щипки обожающей его пастве, прыгал и пускался в пляс, принимал высокопоставленных гостей в рубахе до пят и кандибобере, являлся гладко выбритым, но лишь на одну щеку.

Богатым и чванным он предлагал свои средства от спеси: лисьи хвосты. Вышагивать хвостатыми в праздничном богатом костюме по улицам как ни в чем не бывало. Одной злостной сплетнице велел собрать все перья ощипанной несколько дней назад курицы, так же развеянные ветром, как ее дурные слова. Дети и взрослые пели молитвы, которые обычно только произносились. Птицы спешили разбудить Пиппо, а собачка Каприз бегала за ним по пятам. Неугомонный, шумный, впадавший в экстаз, остряк и насмешник, добряк и аскет, стольких людей выведший из себя, стольким изменивший жизнь, он был похоронен в драгоценной капелле-шкатулке этой церкви. Недалеко, в ценнейших раках покоились и честные главы изувеченных мучеников Нерея и Ахиллея, пострадавших за веру вместе с римской матроной Домитиллой. История их была немного путаной, и сегодняшняя церковь не была уверена в подлинности их деяний. Во времена доброго Пиппо, времена возрождения старой веры, их останки неожиданно нашли в катакомбах, вспомнили забытое за века почитание мучеников и перезахоронили кости по разным церквям.