Арабская поэзия средних веков

Я рвусь к Асма, мое сердце разбито на сто кусков,
Скажу лишь: «Я исцелен!» — и вновь мой дух не здоров.
Она отошла, со мной не хочет сказать двух слов.
Немыслимого искать — удел убогих умов.
Надоедает мне ложь, ухищрения женских чар,
Надеялся я и ждал, но ее обещания — пар,
У обманщицы не хочу покупать дорогой товар.
Черноокая, знать, газель, чье пастбище в Зу-Бакар,
Глаза и шею свои принесла красавице в дар.
Осматриваясь пошла, когда я сбирался в путь,
Чтоб боль мою растравить, сильнее сердце кольнуть.
Сияла солнцем она, пожелавшим на мир взглянуть
Из тучи смольных волос, рассыпавшихся на грудь.
Смирил бы я пыл, когда б от отчаянья был доход,
Когда б, играясь, она не лишала меня щедрот.
Но жестка у нее душа — коль друг себя строго ведет,
То нечего гневаться: он лишь честь подруги блюдет.

«Когда б от Хинд…»

Когда б от Хинд я получил суленный ею дар,
Когда б она с души моей сняла томящий жар,

Когда бы управлять могла сама судьбой своей! —

Кто воли собственной не знал, всех бедняков бедней.

Она спросила у подруг полуденной порой,

Когда разделась донага, истомлена жарой:

«Скажите, такова ли я — вас да хранит Аллах,—

Какой рисует он меня, иль это бред в стихах?»

Те засмеялись, и таков ответ их дружный был:

«Все у любимой хорошо тому, кто полюбил».

Лишь зависть женская могла внушить ответ такой —

Ведь зависть испокон веков снедает род людской.

Завистницы! Ее зубов блистает ровный ряд,

Белей, чем лилий лепестки, чем белоснежный град.

И день и ночь в ее очах — и чернь и белизна.

Газели шея у нее — упруга и нежна.

А кожа у нее свежа и в летний жгучий день,

Когда неумолимый зной вонзается и в тень.

А в зиму юноше она дарит свое тепло,

Когда устал он и ступни от холода свело.

Своей любимой я сказал в один счастливый час —

А слезы струями лились из воспаленных глаз:

«Кто ты?» — и еле слышно Хинд ответила: «Я та,

Кого измучила любовь, желаний маета.

Ведь из Мина я, и врагов мы уложили тьму,

Они не могут даже месть доверить никому».

«Привет тебе, входи в мой дом, прекрасная жена!

Но как же ты зовешься?» — «Хинд…» — ответила она.

Косулей, загнанной ловцом, забилось сердце вдруг.

В шелках узорных — как копье, был стан ее упруг.

По крови родственники мы, соседствуем давно,

И люди наши племена считают за одно.

Наворожила ты, о Хинд, связала узелок,

Я страстным нашептам твоим противиться не мог.

Кричу я на крик: «О, когда ж свиданья час благой?»

Хинд усмехается в ответ: «Через денек-другой!»

«Уснули беспечные…»