Ардаф

– А, сер бродяга! – вскричал он резким, скрипучим голосом, как только заметил Сах-Луму. – Снова вернулся со своей развлекательной прогулки по городу! Осталась ли ещё хоть одна несчастная душа в Аль-Кирисе, чей слух не оглушили попугайские выкрики имени Сах-Лумы? Если так – к нему, к нему, мой уточнённый певец томительных трелей! К нему – штурмовать его чувства беспричинным потоком хвастливых рифм! К нему, бессмертнейший из бессмертных! Бард всех бардов! Раздави его четверостишиями и шестистопными ямбами! Бей его белым стихом с чёрным смыслом! Хлещи его балладой и сонетом, пока измученный несчастный, взывая к милосердию, не поклянётся, что не рождалось ещё истинного поэта до великого Сах-Лумы и никогда не будет после него на лике трепещущей и поражённой земли!

И, задохнувшись от столь экстравагантного излияния, он сильно грохнул своей палкой об пол и немедленно разразился таким отчаянным кашлем, что всё его тщедушное тело затряслось в пароксизме.

Сах-Лума сердечно засмеялся тем смехом, в котором к нему присоединились все собравшиеся девушки, включая и услужливую Нифрату с мечтательным взглядом. Выпрямившись в своём сверкающем королевском наряде, свободно положив одну руку на плечо Теоса и излучая веселье, осветившее его прекрасные черты лица, он являл собою величайший контраст с маленьким высохшим старичком, кто, конвульсивно вцепившись в свой посох, был полностью поглощён попытками успокоиться и сдержать внезапный и неприятный приступ, грозивший ему удушьем.

– Теос, друг мой, – сказал он, смеясь. – Ты, должно быть, знаешь несравненного Забастеса – человека весьма высокого о себе мнения! Довольно хрипеть, – продолжал он, яростно стуча старика по спине, – здесь ещё один представитель ремесла, которое ты так ненавидишь; найдётся ли у тебя на языке ещё яд, чтобы приветствовать его как гостя моего дома?

Поражённый старик вопросительно уставился вверх, на Теоса, сглатывая слёзы, выступившие на глаза от кашля, и спустя пару минут тоже приглушённо захихикал тем смехом, который походил на кваканье лягушек в болоте.

– Ещё один менестрель, – повторил он насмешливым эхом. – Ай, ай! Подобное к подобному, как и дураки тянутся к дуракам. Гость Сах-Лумы! Послушай меня, молодой человек, – и он приблизился, и зловредная улыбка расплылась по всему лицу: – Ты познаешь здесь достаточно грязи, чтобы набраться идиотских песенок на целый век. Ты насобираешь здесь столько глупостей, что их достанет, чтобы накормить всех плаксивых девиц страны! Ты тоже пишешь эти бредни? Здесь ты не должен этого делать, здесь даже не помышляй о них! Ибо здесь Сах-Лума – великий и непревзойдённый Сах-Лума – единственный властелин земель Поэзии. Поэзии – во имя всех богов! – я мечтаю, чтобы это проклятое искусство никогда не рождалось! Тогда, возможно, мир был бы избавлен от множества бумагомарателей-бездельников, увязающих в смутном и отвлечённом многословии! Ты потенциальный поэт? Вперёд! Лепи кирпич, чини сандалии, копай окопы, сражайся за свою страну – и оставь пустое хитросплетение слов и звонких рифм для детей, подобных Сах-Луме, которые играют в жизнь, вместо того чтобы жить.

И на этом он с трудом заковылял прочь, кряхтя и ворча на ходу и повелительно размахивая палкой направо и налево, чтобы прогнать улыбающихся девушек со своего пути; и снова смех Сах-Лумы, чистый и весёлый, вознёсся под своды холла.