Ардаф

– Верховная Жрица Нагая, – медленно отвечал Сах-Лума, – чаровница господа, равно как и людских сердец! И пока она сохраняет свою красоту, культ Нагая будет держать Аль-Кирис в узде. А дальше – кто знает? В прошлом было немало бунтарей, проповеди философов вызывают некоторые недовольства, и сегодня есть те, кто устал от постоянных жертвоприношений и сокрытия невинной крови. Кроме того, этот безумный Хосрула воздвигает злобные обвинения против Лизии и Нагая в открытую, да так громко, что проходящие мимо не могут оставаться глухими к ним. У него странное помешательство: учение о будущем, о котором он так яростно вещает на языке пророков. Он утверждает, что далеко, в центре Круга Света, существует Бог – величественное существо, кто своей всепобеждающей чудесной любовью управляет всем творением, ведя его к некоему магическому завершению. В дальнейшем, спустя тысячи лет, этот Бог воплотится в человеческом теле и образует удивительное существо: получеловека-полубога, чтобы прожить нашей жизнью и научить нас на своём примере кратчайшему пути к счастью. Эта теория одновременно очень странная и дикая! Ты когда-нибудь слыхал о ней?

Он задал этот вопрос безразличным тоном, но Теос молчал. Им овладело чудовищное желание говорить, он чувствовал, что его душили слёзы.

– Я думаю… Я слышал о подобном учении, но я знаю о нём не более твоего, Сах-Лума! Мне кажется не совсем невероятным учение о божественной доброте, ибо если есть Бог, то Он должен возвещать о Себе во многом: в большом и малом, в привычном и чудесном; хотя, по правде, нет никакого чуда в том, что кажется таковым нашим ограниченным зрению и разуму. Но раскрой же мне, Сах-Лума, твои собственные мысли по этому поводу!

– Мои? У меня нет никаких мыслей по этому поводу! – отвечал Сах-Лума с легкомысленным презрением. – Подобная вера может найти последователей в будущем, но сейчас к чему предупреждать нас о вещах, не относящихся к настоящему? Кроме того, моё отношение к любой религии неизменно, я слишком глубоко изучал науки, чтобы достоверно знать: никакого бога нет! И я слишком честен, чтобы поклоняться загадочной и просто предположительной личности!

Ледяная дрожь прошила тело Теоса и, будто вдохновлённый неким невидимым зрителем, он проговорил почти скорбно:

– Ты уверен, Сах-Лума? Не чувствуешь ли ты инстинктивно, что есть высшая сила, сокрытая за вуалью видимой природы? И что там, за гранью, может оказаться вечная радость, где твои величайшие ожидания наконец исполнятся?

– Ах ты, возвышенная душа! – вскричал он весело. – Мои ожидания уже исполнены! Я не стремлюсь ни к чему иному, кроме славы, и то, чего я достиг, я буду удерживать, пока светит солнце!

– И какая же польза от славы после смерти? – спросил Теос.

– Прошу тебя не огорчать меня, друг мой! – пробормотал он с дрожью. – Подобные мысли – словно раскат грома на небесах моего счастья! Смерть! Она разобьёт мою арфу и моё сердце! Станет последней нотой моего навечно умолкающего голоса и песни!

– Ты должен возродиться, Сах-Лума! – это было всё, что он мог сказать. – Внутри тебя живёт пламя, которое никогда не погибнет!

– Твои слова полны утешения! – сказал он весело и печально одновременно. – Да исполнятся они! Смотри! – и он указал на маленький зелёный холмик, что вздымался сверкающим изумрудом среди тёмной листвы окружающих деревьев. – Вон там место, откуда я наблюдаю за закатом солнца, как за воином, падающим на красном поле битвы, колокола даже сейчас звонят по его отходу – прислушайся!

Они стояли молча, пока смешанный мелодичный звон колоколов не донёсся из тишины; колокола всех тонов наполняли воздух мягким и громким резонансом, когда слабый ветерок доносил до них звуки; и тогда они начали взбираться на холм, Сах-Лума шёл впереди своей лёгкой и гибкой походкой молодого оленя. Трава у них под ногами была мягкой и бархатистой, усеянной мириадами диких цветов; аромат стоял приятный и ненавязчивый, и через несколько минут они достигли вершины, где Сах-Лума, бросившись на гладкую траву, пригласил Теоса присоединиться.

Здесь они отдыхали в тишине, глядя на великолепную панораму, раскинувшуюся перед ними, – панораму, столь же прелестную, сколь и изящно выписанная сцена из сказки. Вверху – небо было яркое и вместе с тем дымчато-розовое; солнце, висевшее низко над западным горизонтом, казалось, покоилось в обширной, пурпурной, глубокой пустоте, тут и там возмущаемой золотистой рябью; длинные лучи света устремились вверх, подобно развивающимся знамёнам армии марширующих ангелов; и далеко за пределами этого моря великолепного цвета широкое воздушное пространство бледнело до нежной голубизны, где лёгкие розовые и белые облачка дрейфовали, как трепещущие цветки, опадающие с яблоневых деревьев по весне.