Ардаф

– Общепринятые обычаи вероисповедания – это общепринятые законы традиций, – отвечал он, – не больше, не меньше. И в этом мы во многом похожи на прочие народы. У нас нет никакой истинной веры – а у кого она есть? Мы принимаем некое данное нам определение гипотетичного Божества вместе с соответствующими сентенциями и кодексом морали, сопровождающими это определение. Мы называем это религией и облачаемся в неё, как в одежды, из необходимости и ради благопристойности, хотя, по правде, мы и вполовину так не привязаны к ней, как к гораздо более интересным вещам вроде вкуса и одежды. И всё же мы привыкли к своей вере, и некоторые из нас будут драться с другими из-за одного неосторожного слова; и поскольку вера наша содержит массу противоречий и недомолвок, то подобные столкновения нередки, в особенности среди жрецов, кто, будь они искренними последователями своего призвания, должны бы были отыскать пути сглаживания всех кажущихся несоответствий во имя поддержания мира и порядка. Конечно, мы вместе со всем цивилизованным обществом поклоняемся Солнцу, как и вы, должно быть, в одном этом главенствующем принципе наша религия универсальна!

Теос склонил голову в согласии. Он едва ли осознавал своё движение, но в тот момент он ощущал вместе с Сах-Лумой, что не было иной формы Божества в мире, кроме сияющего шара, что согревает и освещает землю и явственно управляет сменой сезонов.

– При этом, – задумчиво продолжал Сах-Лума, – мы располагаем достоверным знанием наших учёных и астрономов (многие из которых сейчас гниют в тюрьме за смелость их исследований и открытий) о том, что Солнце – никакое не божество, а всего лишь огромная звезда – плотное тело, окружённое горящей атмосферой, – одно из множества подобных себе тел, движущихся по орбитам в строгом соответствии с математическими законами. Тем не менее эти знания предусмотрительно хранятся подальше от народа, ибо там, где наука слишком быстро раскрывает свои чудеса перед полуобразованными и пошлыми умами, в результате сначала зарождается атеизм, затем республиканизм, а в конце концов анархия и разруха. И коль скоро этих бед, – которые, словно хищные птицы, вечно кружат над великими царствами, – следует избегать, то мы должны ради благополучия страны и народа строго придерживаться некоторых постулатов и внешних ритуалов религии.

Он замолчал. Теос вскинул на него выжидательный взгляд.

– Даже если эта религия не имеет в себе ни тени истинности? – спросил он. – Хорошо ли для человека суеверно цепляться за ложное учение?

Сах-Лума, казалось, несколько минут размышлял над его вопросом про себя перед тем, как ответить.

– Друг мой, сложно решить, что есть ложь, а что истина; но я думаю, что даже неистинная религия лучше для масс, чем вообще ничего. Люди очень близки к скоту: когда нравственное чувство перестаёт их сдерживать, то они немедленно выскакивают за все границы и дают столько же воли своим страстям и желаниям, сколько и тигры с гиенами. И в некоторых нравственность держится лишь на живом страхе – страхе обидеть некую деспотичную, незримую силу, которая правит вселенной и чья главная и самая ужасная составляющая – это не созидательная, а разрушительная мощь. Умилостивить и ублажить Верховного Разрушителя – есть цель всех религий, и именно по этой причине мы добавили к нашему культу Солнца ещё и Белую Змею – проводника воли Нагая. Нагая – излюбленный объект человеческого обожания, они могут позабыть воздать хвалы Солнцу, но только не Нагая, кто рассматривается как символ вечной мудрости, единственный защитник, чьи убеждения смягчают тираническое настроение незримого Пожирателя всего сущего. Нам известно, насколько люди ненавидят мудрость и ненавидят учиться, и всё же они толпами падают ниц пред символом мудрости каждый день в священном Храме вон там, хотя я весьма сомневаюсь, не относится ли столь набожное поклонение скорее к Лизии, чем к обожествлённому червю!

И он рассмеялся, сверкнув взглядом.

– А Лизия – это?.. – начал Теос вопросительно.