Ардаф

– Благодарю за предупреждение, молодой выскочка! – отвечал ему Забастес. – Ты, мнится мне, неплохо осведомлён для низкого лакея! Что ты можешь знать о настроении Его Величества? Я попрошу тебя не замахиваться выше температуры воды в ванне и выбора редкостных притираний для кожи, ибо это может повредить нежную текстуру твоих ущербных мозгов! Ффу! – Забастес с отвращением втянул воздух – От тебя омерзительно несёт жасмином! Хотел бы я, чтобы ты отмылся от парфюмов и выказывал поменьше безвкусицы в стиле своей одежды!

Они шли вперёд вдоль бесконечной колоннады, пока не оказались у огромной двойной двери, состоящей из двух крылатых фигур с огромными щитами. Здесь стоял человек в серебряной кольчуге, который сначала показался частью декора двери, но с приближением Сах-Лумы он ожил, и от одного его прикосновения рýки двух статуй сдвинулись, огромные щиты медленно поднялись, и двери заскользили в стороны без шума, раскрывая роскошь королевской приёмной залы.

Это был просторный высокий зал, полностью оконтуренный позолоченными колоннами, между которых висели многочисленные золотые лампы, искрившие светом на великолепный мозаичный пол. На стенах висели богатые гобелены, изображавшие сцены любви и роскоши: прекрасные девы отдыхали в объятиях своих любовников или слушали любовные песни, а рядом с ними изображались воины, убитые на поле сражения или сражающиеся врукопашную насмерть. По углам этой удивительной комнаты были расставлены все виды знамён и оружия, а в центре расписного потолка распростёрла крылья огромная птица – орёл с головою совы, – которая несла в кривых когтях великолепный канделябр, состоящий из сотни мечей, каждый из которых имел на конце лезвия яркую лампу в форме звезды, а рукоятки их соединялись в центре.

Офицеры в полном вооружении стояли рядами по бокам залы, и множество прочих людей находились здесь же, переговариваясь тихими голосами. Но взгляд Теоса вскоре приковал сверкающий шатёр в самом дальнем конце зала, где на массивном троне из слоновой кости и серебра восседал объект его внимания: король Зефораним. Ступени к трону были по щиколотку забросаны цветами, по обеим сторонам возлежали медные львы, и четыре гигантские чёрные статуи мужчин поддерживали навес с золотою каймой над монархом, расшитый бесчисленными рядами жемчужин. Лица короля видно не было, он лежал, откинувшись назад, опираясь на локоть и наполовину скрывая лицо одной рукой. Человек в серебряной кольчуге прошептал нечто на ухо Сах-Луме в качестве предупреждения или совета, а затем приблизился, пав ниц перед троном. Король слегка заинтересовался, но позы не поменял, он явно находился в гневном и недовольном настроении.

– Великий мой повелитель!.. – начал было герольд, но движение, выражавшее решительное нетерпение со стороны короля, заставило его умолкнуть.

– Клянусь богами! – сказал монарх, и голос его отчётливо разнёсся по всему залу. – Вечно ты ходишь вокруг да около, вместо того чтобы сразу перейти к сути дела! Ты можешь говорить прямо?

– О терпеливейший суверен! Сах-Лума ждёт внимания короля!

– Сах-Лума! – и монарх подпрыгнул, сверкнув огненным взглядом. – Ожидание на него дурно влияет, плут ты! Как ты посмел заставить его ждать? Со всей кротостью моли его войти, как это подобает равному мне!

Теос в это время более внимательно присматривался к нему; поистине ему показалось, будто внезапная пауза настала в действии всей драмы, чтобы дать возможность ему, как зрителю, тщательно вдуматься в смысл этой одной особенной сцены. Поэтому он воспользовался возможностью и, прямо глядя на Зефоранима, подумал, что никогда ещё не встречал столь прекрасного мужчины. Статный рост и телосложение атлета внешне придавали ему поистине королевский вид, хотя физиономист, оценивая его по выражению лица, немедленно приписал бы ему самые ужасные пороки закоренелого сластолюбца и крайнего эгоиста. Его прямые, низкие брови свидетельствовали скорее о грубой силе, чем об интеллекте; глаза его, большие, тёмные и яркие, несли в себе выражение какой-то зловещей жестокости, несмотря на их прозрачность и блеск; тяжёлые линии рта, лишь отчасти прикрытые короткой, жиденькой чёрной бородкой, ясно говорили о том, что поведение монарха ни в коей мере не укладывалось в границы узких путей добродетели.