Ардаф

– Если бы мне позволили говорить свободно, ваше величество, я бы в первую очередь сказал, что поэма эта, столь высоко вами оцененная, абсолютно лишена здравого смысла. Это простой каприз воображения, а что такое воображение? Простое помрачение мозговых клеток – заболевание мозга, в котором мысли строятся на невозможности, на том, чего нет и никогда не будет. Его стихи несут в себе принудительную возвышенность, – тут Теос невольно вздрогнул, затем, собравшись, продолжил молчать, – которая неприятно режет слух. Например, какой смысл несёт в себе вот эта глупейшая из строк: «Торжественная песнь полуночной звезды»? Чушь! Ибо никто никогда не слышал пения звёзд! Или вот ещё одно пустое сравнение: «И ветры дикие рыдают от состраданья к миру». Но один куплет сильнее всего раздражает мои чувства:

«И солнце хваткою любовной
Срывает изумрудный пояс роз!»

Здесь его речь прервал очередной приступ кашля, и снова смех всей публики разнёсся вокруг весёлым эхом.

– Смейтесь, смейтесь! – сказал Забастес, успокаиваясь и глядя на толпу с решительной улыбкой. – Смейтесь, вы, бестолковые порождения глупости! И цепляйтесь, если вам нравится, за несуществующие мечты вашего Лауреата, который раздувает их в воздухе перед вами, как мальчишка – мыльные пузыри! Они пусты и мимолётны, горят лишь миг, а затем лопаются и испаряются; и внутри них сверкают краски – краски, которые кажутся бессмертными в своей прелести, но исчезают, как вздох, и никогда уже не возвратятся!

– Не правда! – вдруг перебил его Теос, сам не зная зачем, но чувствуя, что вполне готов встать на защиту Сах-Лумы: – Ибо краски бессмертны и пронизывают всю вселенную, будь они хоть в мыльном пузыре, хоть в радуге! Семь цветов спектра существуют, соразмеренно с семью музыкальными нотами, и многое из того, что мы называем искусством или поэзией, есть не что иное, как постоянное отражение этих вечно живущих оттенков и звуков. Может ли критик проникнуть в тайны природы глубже, чем поэт? Нет, ибо он разрушает творение везде, где только может, и отыскивает недостатки в её прекраснейших порождениях! Может ли Забастес вызвать наши слёзы и страсть? Может ли заставить сердце забиться счастливой дрожью или согреть нашу кровь теплом? Нет! Зато Сах-Лума способен своим искусством заставить нас видеть не только одну лилию, но тысячи лилий, качающихся на ветру его фантазии; не один лишь – но тысячи миров, кружащих в небесах великолепных рифм, не одну радость, но тысячи радостей, дрожащих в песни его вдохновения. Сердце, человеческое сердце – вот единственное мерило гения поэта, и когда оно отзывается, кто станет отрицать его бессмертную славу!

Громкие аплодисменты последовали за этими словами, и король фамильярно хлопнул Теоса по плечу:

– Смело сказано, господин чужестранец! И у тебя тоже музыкальный голос! Кто знает, быть может, со временем и ты станешь поэтом! А ты, Забастес, убирайся отсюда! Все твои доводы ошибочны, как всегда! Ты и сам разочарованный писатель – вот откуда происходит твоя злоба!

Посрамлённый Забастес удалился, бубня что-то себе под нос, и Лауреат, чей мечтательный взгляд теперь остановился на Теосе, его самопровозглашённом защитнике, снова взял в руки арфу и собирался уже запеть ещё раз; когда вдруг раздался сильный шум, словно от бряцанья оружием, и начал постепенно настать гомон множества голосов и топот марширующих ног. Двери распахнулись, поспешно вбежал гонец и закричал:

– О великий король, да живёт имя твоё вечно! Хосрула схвачен!

Чёрные брови Зефоранима сошлись на переносице, и жёсткая линия рта обозначилась резче.

– Итак! Наконец-то ты научился быстро выговаривать новости! Приведите сюда арестанта, и мы сами освободим его от жёстких цепей… – и он многозначительно коснулся своего меча: – Дадим ему большую свободу, чем та, коей он пользовался на земле!

И тогда все взгляды устремились на вход в парадный зал. Группа вооружённых солдат окружила и подталкивала высокого, измождённого, безумного старика, чьи глаза горели огнём из глубин пещеристой тени его изогнутых бровей; человека, чей вид был настолько величественен, и к тому же столь ужасен, что невольный ропот смешанного восхищения и страха пробежал в толпе собравшихся. Это был Хосрула – пророк той веры, что должна была изменить мир, фанатичный последователь ещё неведомой человечеству религии, бесстрашный предсказатель краха Аль-Кириса и гибели его короля!