Ардаф

– Ай, смерть – неприятное явление! – вдруг сказал Забастес, который постепенно подкрадывался, пока не оказался в группе людей прямо рядом с Сах-Лумой. – Это слово никогда не должно звучать в присутствии короля! И всё же, несмотря на недопустимость этой фразы, совершенно точно, что Его Величество, равно как и главный Лауреат его Величества, должны умереть! – И он сопроводил последние слова двумя решительными ударами трости.

– Как и ты, Забастес! – парировал король с мрачной улыбкой. – Ты тоже! И прах твой развеется по четырём ветрам, как это и пристало твоей профессии, в то время как твой хозяин и король будут с честью захоронены среди порфира и золота.

Забастес кивнул с каким-то насмешливым смирением.

– Вероятнее всего, так и будет, – сказал он спокойно. – Сколько же ещё ты будешь молчать, мой поющий император? – спросил он, повернувшись к Сах-Луме. – Сможешь ты исполнить любовную песнь, невзирая на печаль в твоей душе?

В ответ на это Сах-Лума поднялся, взял арфу в руки и слегка провёл пальцами по струнам, как бы размышляя и сомневаясь. Музыкальная рябь была ответом на это нежное прикосновение, музыка, столь же мягкая, сколь и вечерний ветерок среди листвы. В следующий миг его голос задрожал в тишине – голос удивительный, богатый, зрелый и исполненный скрытых слёз, напоённых страстью, которая проникала в самое сердце слушателя, и божественного совершенства, какое, несомненно, никогда ещё не звучало в человеческом тоне!

Теос вытянулся вперёд затаив дыхание, сердце его бешено забилось, ибо Сах-Лума запел его собственную песню! Он знал точно, что сам написал её много лет назад, во дни юности, когда ещё воображал, будто весь мир стоит в ожидании того, что он переложит его на музыку своим вдохновением! Сах-Лума не имел прав на эту балладу! Он, Теос, был её создателем, а не этот королевский лауреат, укравший его творение! Он попытался раскрыть рот – но голоса не было! Губы окаменели! Поражённый абсолютной немотой, но с обострившимся до предела слухом, он стоял прямо и неподвижно; ярость и страх заполняли его сердце, превращаясь в пытку поистине ужасающим непониманием и осознанным отчаянием, вынуждая его пассивно слушать любовные излияния его собственного мёртвого прошлого, ожившие заново в песни его соперника!

Глава 16. Предвестник рока

Несколько долгих, тяжких минут истекли, и потом первая острота его странной душевной агонии миновала. Предельное напряжение нервов ослабло, и апатия горестного отчаяния овладела им. Он почувствовал себя человеком, таинственным образом проклятым, изгнанным из жизни и лишённым всего, что он когда-то считал дорогим и любимым. Как такое произошло? Почему он был отстранён, оставшись таким образом в одиночестве, бедности и пустоте, в то время как другой пожинал плоды его гения? Он услышал громкие аплодисменты собравшихся, сотрясшие огромный зал, когда Лауреат окончил песнь; и, опустив голову, неудержимые слёзы навернулись на глаза Теоса и обожгли его сложенные ладони – слёзы, исторгнутые из самой далёкой глубины его измученной души. В этот момент прекрасный Сах-Лума повернулся к нему с улыбкой, как человек, ожидающий более искреннего одобрения, чем подаренное безликой толпою, и, встретив этот счастливый, самодовольный, полувопросительный взгляд, он изо всех сил вымучил улыбку. Как раз тогда Зефораним метнул на него пламенный взгляд, исполненный удивления и сочувствия.

– Клянусь богами, твой иностранец рыдает! – сказал монарх полунасмешливо, а затем уже более вежливо добавил: – И это не первый раз, когда голос Сах-Лумы прорывает фонтан слёз!

Забастес тем временем наблюдал за всей сценой с выражением смешанного нетерпения, злобы и отвращения, которые ясно читались на его лице, и как только шум аплодисментов утих, он злобно стукнул палкой по полу и яростно закричал:

– Да защитят нас боги от нашествия дураков! Что значит весь этот надрывный рёв? Много раз уже, о чём свидетельствует мой усталый дух, слышал я пение Сах-Лумы, но никогда ещё не изрыгал он такого нудного, многословного, бессмысленного стихоплётства, как сегодня!

Взрыв смеха оборвал и заглушил его резкий голос – смеха, к которому самым сердечным образом присоединился и сам Сах-Лума. Он продолжал сидеть на своём кресле из слоновой кости и, лениво откинувшись на подушки, глядел на своего критика с терпеливым добродушием и весёлостью, пока королевское зычное «Ха-ха-ха!» отдавалось жемчужным перезвоном от потолка и стен огромной залы.

– Ах ты, несносный плут! – орал Зефораним. – Решил убить меня своими едкими шуточками? Что тебе не нравится? Выйди – говори!