Ариадна

В тусклой мгле за спиной юного всадника на перепуганном до смерти коне вздымалась волна – огромная стена зеленой воды. Она обрушилась на них, сбила жеребца с ног. И всадник с конем завертелись в бурлящей толще, замелькали изломанные ноги, руки. Волна докатилась до меня, обдала лодыжки шипящей пеной, такая ошеломляюще холодная. Мощная, она и Тесея опрокинула на землю, но, когда море втянуло волну обратно, он поднялся и сидел теперь, тяжело дыша, на блестящем песке.

Изломанное тело Ипполита, намертво запутавшегося в кожаных шнурах поводьев, лежало на берегу. Тело коня – неподалеку. Под ними расползалось темное пятно.

Тучи расступились, затихла земля – гнев Посейдона истратился.

Лишь несколько часов назад я обнимала Федру. Несгибаемую, неуступчивую, а все же полную жизни и решимости. Что переменилось в ней? И страсть ее, и жизненная сила иссякли в петлях удавки, ею же и затянутой на собственной шее.

Что произошло на самом деле? Поступил ли Ипполит согласно догадкам Тесея, оказавшись не лучше отца, грабителя и обманщика, вечно ищущего поживы? Или просто-напросто отказал ей, как я и предрекала? Что бы ни случилось между ними, вместе с ними и умерло.

Тесей сидел неподвижно, глаз не сводя с искалеченного сына, – так я его и оставила. Слов не осталось, нам больше не о чем было говорить.

Во дворце кипела молчаливая работа. Женщины уже омывали тело сестры, натирали маслами, готовя к погребению. Непролитые слезы жгли глаза, исцарапанное горло пересохло, но я все-таки прохрипела отрывисто, что Ипполит тоже погиб. И опустила голову, чтобы не видеть их лиц. Обняла сына и затряслась от рыданий, дать волю которым никак не могла. Я хотела покинуть дворец, пока Тесей не вернулся, ночевать в Афинах не собиралась.

Не помню, что делала на обратном пути – в подзвездном безмолвии. Хотела лишь поскорей оказаться дома, а еще больше – и вовсе его не покидать. Когда мы причалили к Наксосу, не поднимала головы – не было сил посмотреть в лицо Дионису и увидеть укор или, того хуже, напоминание: предупреждал ведь он, что это путешествие принесет одну лишь беду. Я ощутила родную тяжесть его тела, родной изгиб плеча, прижавшегося к моему, его руку на спине. И все равно не подняла головы. Хотела, чтобы мир стал прежним, каким был до приезда Федры, пока я не знала ничего, совсем ничего.

Он молча шел рядом. Когда Тавропол зашевелился, начал плакать и корчиться – взял его и утешил. Обнимал меня одной рукой, но говорить не вынуждал, пока я наконец сама не обратила к нему лицо.

Таким он был знакомым, не изменился ничуть. Ничего в его глазах не осталось от дикого лесного бога, ни искорки. Только тепло, любовь и заботу я видела в них. Тут слезы и пролились наконец, и мучительные рыдания долго еще сотрясали мое тело и выдавливали воздух из груди.

Часть четвертая

Глава 37

Муж меня не перебивал, дал рассказать о случившемся от начала и до конца. Просто слушал. Потом дал поспать, и я забылась долгим тяжким сном, милосердно избавленная от сновидений.

На следующий день повел меня на берег, где мы любили гулять прежде, в старые добрые времена.

– Знал бы, что такое случится, никогда бы тебя не отпустил.

Я покачала головой, ответила хрипло:

– Ничего не изменилось бы.

Дионис посмотрел на меня пристально.

– Ты была той ночью на поляне.

Он знал об этом с тех самых пор? Я кивнула.

– Случившееся там напугало тебя? Пугает и сейчас? Поэтому ты теперь меня сторонишься?

Я обхватила себя руками, будто опасаясь распасться. И поняла, что и впрямь отдалилась от него, но осознала это только теперь.

Он не ждал ответа.

– Понимаю, это выглядит, наверное… – Дионис подыскивал слово – олимпиец, на мгновение упавший с пьедестала. – Настораживающе, – закончил он. А постороннему и вовсе может показаться варварством.

Давно ли меня считают посторонней? Я-то думала, у нас безупречный союз, мы держимся за руки, заключая наших детей в крепкие, ограждающие объятия. Когда же он ускользнул и почему я этого не заметила?

– Кровавые обряды… – сказал он и помедлил на этих словах, будто смакуя тонкий винный букет. Глянул на меня, заметил мое отвращение. – Мы не исполняем танец смерти. – Он заговорил серьезней, стиснул мою руку крепче. – Козленок умирает, чтобы жить. Чтобы я мог воскресить его. Ах если бы я только мог объяснить тебе, Ариадна, если бы ты могла понять!

Опять он напомнил мне того мальчишку, юного бога, который много лет назад соскочил с борта корабля – а за спиной его ныряли в волны обезумевшие дельфины, – исполненный веселья и невинного с виду ликования.