Арина

Я отодвигаю немного одеяло, делаю щель в окне-Теперь все кнопки и клавиши магнитофона мне хорошо видны. Я плавно давлю один клавиш, потом помаленьку прибавляю звука. Получается вроде в самый раз: не тихо — не громко. Запись тоже удачная, даже не верится, что этот чистый баритон, говорящий по-английски, — мой собственный голос. Выходит, ничего у меня голос. Вот бы Марина послушала.

Игорь спит как бог, будто сейчас самая середина ночи. А диски магнитофона крутятся, крутятся, разливая по квартире английскую речь, перемешанную с русской:

— Where shall I take you? — Куда вас отвезти? Do you like Moscow? — Вам нравится Москва? Would you mind smoking? — Разрешите закурить? Please, you can smoke. — Пожалуйста, закуривайте. What is this monument to? — Что это за памятник? This is the monument to Griboyedov — Это памятник Грибоедову. What is the time now? — Который час? Have you ever been to England? — Вы бывали в Англии? No, I haven’t been yet but I’d like to visit England. — Нет, не был, но собираюсь побывать. Farewell! — Счастливого пути! Good night… — Спокойной ночи»…

Запись вскоре кончается, дальше идет джазовая музыка. Вот и отлично, надо включать свет и будить англичанина. А может быть, еще прокрутить? С двух-то раз запомнится лучше. Только пошевеливаться надо: могут старики из гостей прикатить.

Я скорее перематываю пленку. И вдруг на самой середине она обрывается. Вот еще не хватало! Я нашариваю под телевизором граненую бутылочку с уксусной кислотой, склеиваю пленку. Снова перематываю, тороплюсь. И вот уже опять звучит по квартире мой чистый баритон.

А язык английский, пожалуй, приятный. Только чопорный немногой холодный, как и сами англичане. А что, может быть, они и в самом деле холодные, раз не дали миру ни одного великого композитора? Такого, как Чайковский, Бетховен, Григ… Музыку сочиняют сердцем, а у англичан оно, видно, продрогло от вечных туманов.

— Ой!.. Ой!.. Спасите!.. — кричит вдруг Игорь. — Ой!.. Милиция!..

Я кидаюсь к выключателю. С испугу не сразу нахожу его, наконец ловлю пальцами шнурок, дергаю. Люстра зажигается. Я смотрю на Игоря, который, ерзая на диване, дрыгает ногами, стонет, мычит, хватает воздух раскрытом ртом. Что это с ним такое!.. Неужели с головой что-нибудь?..

Схватив за плечи, я трясу его, приговаривая: «Игорь, Игорь, проснись… Игорь, что с тобой?..» А он все стонет, мычит. Наконец вскакивает, садится на диване. Лоб у него вспотел, колени дрожат. С минуту он таращит на меня глаза, потом падает снова на диван и начинает громко хохотать.

— До самого Белорусского гналась, — бормочет сквозь смех Игорь. — Вот забодай меня бульдозер!

— Кто гнался? — не пойму я.

— А мать той блондинки с двумя пистолетами. Ты представляешь, из одного все время вверх палит, а другим прямо в меня целится… Ой, чуть сердце не разорвалось.

Тут и меня душит смех. Это черт знает что! У Игоря вечно не как у людей. Нормальному человеку такое никогда и не приснится. Это только Игорю может. Теперь наш опыт, конечно, полетел кверху тормашками.

— Слушай, а ты по-английски что-нибудь запомнил?

— Где там «запомнил», — машет он рукой — Я чуть свое имя не забыл… Нет, гипнопедии, видно, не всякий поддается.

— Придется тебе тоже в «Метрополь» ходить, — говорю я. — Смотреть фильмы на английском. И на курсы поступать, которые осенью в нашем парке открываются.

— Наверно, придется, — соглашается Игорь и начинает искать пленку, где у него записаны песни из Сопота.

Глава восьмая

— Возьмите папку, — говорит Марина. — Тяжести должны таскать мужчины.

Я беру папку, которую надо передать ее подруге. Марина прячет руки в карманы. Теперь она кажется мне недоступной. Я иду рядом и боюсь взять ее под руку.

По улице валит народ: наверное, в «Художественном» начинается сеанс. А тротуар не очень широк, и меня все время отталкивают от Марины. Из-за этого я еще больше теряюсь и совсем не знаю, что говорить.

— Не люблю весну, — бормочу я и сам понимаю, что говорю глупость. — Вернее, я люблю не каждую весну, — поправляюсь я. — Вот эта только начинается, а я ее уже люблю.

Марина поджимает губы и быстрее идет.

Ее подругу мы встречаем во дворе университета: от памятника Ломоносову к нам скатывается шариком маленькая девушка в красном плаще нараспашку. Глаза у нее черные и блестят, как у цыганки.

— Лара, познакомься с носильщиком твоих конспектов, — кивает Марина в мою сторону.

Я говорю свое имя.

— Мы зовем его Алешей, потому что он хороший, — весело хохочет Лара. — Это я такие стихи сочинила своему трехлетнему племяннику.

— Тогда примите подарок для вашего Пегаса, — говорю я, передавая ей папку с конспектами.

— Спасибо. А тебя, морская девочка, дай поцелую. — Лара приподнимается на носки, чмокает Марину в щеку.

— Ни пуха ни пера, — говорит Марина. — Завтра я буду ругать тебя прямо с утра.

— Пошла к черту, к самому главному. Я сейчас его видела. Вон там прячется. — Лара показывает на Манеж. — Смотрите, не попадитесь ему в лапы. — И она катится шариком к воротам университета.