Аркадия

В эти выходные, говорит он тем восьми, кто собрался вокруг стола, вам предстоит испытать на себе цифровое воздержание. Он ловит себя на том, что почти что сослался на йогу, пережиток Аркадии. Дваждыплюсхороший речекряк, называет он иногда старый язык, посмеиваясь, когда тот прорывается, несмотря на самоцензуру. Я вырос в коммуне, скажет он в оправдание, почувствует себя немного предателем и поведает парочку историй из тех, что посмешней или попечальней: про то, как однажды летом все подхватили гепатит, поев кресс-салата из ручья, протекавшего вблизи туалета при Семейном ангаре, и про то, что стряслось с малышом Фелипе, чья белая складка на пухлой загорелой шейке неизгладима в памяти Кроха даже тридцать пять лет спустя.

Что такое цифровое воздержание? – спрашивает Сильви. В каждой группе есть записной оратор, в данном случае это она. Нескладная девочка, чрезмерно усердная. Трепетная. С ней приходится быть помягче. Чуть что, слезы из глаз.

Никаких сотовых телефонов, говорит он. Ни компьютеров, ни MP3, ни GPS, ни социальных сетей, ни электронной почты, ни всего прочего, что вы еще вытворяете и чего, честно скажу, мне не понять. Если у вас есть задания по другим предметам, постарайтесь выполнить их сегодня вечером или, если нет, отложите дело до вечера воскресенья. Давайте посмотрим, как долго вы устоите перед пеньем сирен внешнего мира. В понедельник предоставьте отчет, что из цифрового воздержания вышло. Одна страница. Писать, разумеется, от руки.

Кто-то морщится, кто-то, хипстеры, улыбается. Хипстерам нравится нырять в прошлое. Они носят те же джинсы, футболки, кроссовки и солнцезащитные очки, в которых ходил он, когда много лет назад приехал сюда из Аркадии. Кстати, напоминает он себе, во времена хиппи точно так же считалось, что хиппарство – это ребячество.

Нет проблем, восклицает Сильви, поднимаясь и собирая свои вещи. Костяные браслеты глухо позвякивают на запястьях, Сильви улыбается и напевает: Легко, легко, легко.

* * *

Проснувшись в то первое утро без Хелле рядом, он почти не обеспокоился. Придумал всякие оправдания: отправилась днем на прогулку, навестила старых друзей, задержалась у них допоздна и решила остаться на ночь. Время от времени она проделывала такое. Реджина и Олли владели кондитерской в центре и роскошной квартирой у реки, от которой у Хелле был свой ключ. Может, присматривает за их кошками и забыла поставить Кроха в известность. Или, может, поехала к Джинси, в пригород, Джин только что родила близнецов, а Хелле поехала к ней и забыла сказать об этом Кроху. Он ограничил себя этими предположениями, потому что, если выйти за них, оставалось только одно: снова наркотики, бич двадцатилетней – и старше – Хелле, отчаяние, между пальцами ног следы от уколов.

Чтобы не маяться ожиданием дома, Крох повел Грету в детский музей. Они провели там день, пораньше поужинали вдвоем в ресторане. Пассивная агрессия, мог бы признать он. Хотелось, чтобы Хелле пришла в пустую квартиру и всполошилась, где же они, – так же, как он сам весь день сдерживал панику, рвущуюся наружу. Уже стемнело, когда они с Гретой вернулись домой, но и в квартире тоже было темно.

Ночью тревога взяла свое. Грета наконец-то заснула, целый час прозвав мамочку. Крох уселся за старый, тяжелый дисковый телефон, который никогда не заменит сотовым, и принялся набирать номера друзей. Никто ее не видел. Потом стал обзванивать родных. Эрик, инженер в Калифорнии, отвечал раздраженно, он был еще на работе. Хэнди ужинал со своей четвертой женой, Санни, которая сообщила Кроху, что Хэнди бережет голос для концерта, но она все ему передаст, и повесила трубку, когда Крох крикнул: Речь о дочери Хэнди, черт возьми, дай ему трубку! Астрид была в своей Школе акушерок в Теннесси. Последнюю неделю никто никаких известий от Хелле не получал.

Номер Айка по-прежнему значился в древней телефонной книжке с обложкой из кожзаменителя. Бедный Айк, двадцать лет как покойный, в свои пятнадцать стал красавцем под стать сестре. Он полюбил свое новое взрослое тело и предоставлял его всем без разбора, как великолепным норвежкам, которые вязали ему свитера, так и мужчинам, попавшимся в ночном парке. Когда он признал наконец, что болен, пошли уже язвы по телу. Долго ли было умереть. Сквозняк, пневмония, один уик-энд в больнице, и Крох, придя слишком поздно с цветами, нашел лишь теплую еще постель с отпечатком тела. В эти годы в семье редко кто знал, где Хелле и как с ней связаться. На похороны она не пришла. Это мучило ее и двадцать лет спустя, и она плакала, не могла не плакать, когда одолевала мысль о позорном провале жизни.

Он позвонил Лейфу, который отвечал холодно. Не могу говорить. У меня монтаж. Хелле? Нет, не звонила. Дождись утра и обратись в полицию. После этого позвони мне. Только пораньше. Гудки.