Аркадия

Наконец мы вошли в пещеру, из которой вытекала эта вода, а за ней – в другую, своды которой, как я, кажется, догадался, были из шершавой пемзы, и в разных местах свисали застывшие сосульки хрусталя, а по стенам, будто для украшения, лепились морские раковины; дно пещеры было покрыто мелкой и густой зеленью, с прекраснейшими скамьями по обе стороны, и колоннами из прозрачного стекла, которые поддерживали невысокий потолок. И там, внутри, на зеленых коврах, мы увидели нескольких нимф, сестер моей проводницы, которые просеивали золото через мельчайшие белые сита, отделяя от песка. Другие, прядя, вытягивали это золото в тонкие нити, из которых, вместе с шелками разных цветов, сплетали картину удивительного художества, для меня содержавшую, однако, в изображаемом предмете горестное знамение будущих слез. Ибо, войдя, случайно приметил я среди многих вышивок, которые они держали в руках, плачевную историю Эвридики: о том, как ужаленная ядовитой змеей в белую пяту она испустила дух и как, чтобы вернуть ее, сошел в преисподнюю, и как, обретя, вторично утратил забывчивый муж. Ах, несчастный, сколько ударов чувствовал я в душе, видя это и вспоминая недавние сны! И сам не знаю, что вещало мне тогда сердце, – ибо против воли очи мои увлажнялись слезами, и я все, что видел, толковал в недобром смысле.

Тогда нимфа, возможно, жалея меня, увела меня отсюда в другое место, куда более просторное, где я увидал множество озер и источников, множество расселин, бурливших водою, откуда исходили реки, текущие по лицу земли. О дивное искусство великого Бога! Земля, которую я считал сплошной твердью, скрывает в своих недрах столько впадин! Тогда я перестал недоумевать, отчего реки столь обильны и как неубывающей влагой поддерживают свой вечный бег. Таким образом продвигаясь вперед, ошеломленный и оглушенный великим рокотом вод, я шел, оглядываясь по сторонам и в страхе думая, где же я оказался. Догадавшись об этом, моя нимфа сказала:

– Оставь эти мысли и отгони от себя всякий страх, ибо не без воли неба совершаешь ныне это путешествие. Я хочу, чтобы ты видел, от какого начала родятся реки, чьи названия ты столько раз слышал. Вон та, текущая там вдали, – студеный Дон, вон та другая – великий Дунай, эта – славный Меандр, а вот эта – старик Пеней[323]; смотри, вот Каистр, вот Ахелой, вот, смотри, благословенный Эврот, чьи берега многократно слыхали пение Аполлона[324]. А поскольку знаю, что тебе не терпится увидеть твои реки (они по воле судьбы находятся ближе к тебе, чем ты думаешь), знай, что вот эта, которой все остальные приносят честь, – гордый триумфами Тибр, который увенчан не ракитами и камышом, как другие, но вечнозелеными лаврами, ради многовековых побед своих сынов. Две другие, ближайшие к нему, – Лирий[325] и Вольтурн, счастливо текущие по плодоносным владениям твоих дедов[326].

Эти слова пробудили в моей душе столь горячее желание, что я, не в силах долее сдерживать себя, сказал:

– О верная моя водительница, о прекраснейшая нимфа, если среди столь великих рек позволено иметь некое имя и моему Себету, прошу тебя, покажи мне его.

– Ты его обязательно увидишь, – отвечала нимфа, – когда подойдешь к нему поближе, а сейчас он не виден из-за своей малости.

И, как будто желая сказать что-то еще, вдруг замолчала.

Все это время мы не сбавляли шаг, но продолжали путь по огромной пазухе, которая то сужалась до тесного прохода, то расширялась до просторных равнин; и видели то горы, то долины – все подобно тому, как видим на земле.

– Удивишься ли ты, – сказала нимфа, – если я тебе скажу, что у тебя над головой – море? И что именно здесь влюбленный Алфей[327], не смешиваясь с морскими водами, пробегает тайным путем, стремясь в нежные объятия сицилианки Аретусы?

При этих словах мы издалека увидели великое зарево и почувствовали зловоние серы. Видя, что меня это удивляет, нимфа объяснила: