Археология русского интернета. Телепатия, телемосты и другие техноутопии холодной войны

Иную версию, о неосознанно усвоенной концепции Богданова, защищал американский исследователь Джордж Горелик, первооткрыватель Богданова на Западе: “Поскольку законы тектологии по своей природе научны, ряд идей Богданова по поводу науки, экономического планирования и идеологии были тихо усвоены ортодоксальными марксистами, разумеется, без ссылок на источник”[45].

Итак, мы предполагаем, что Китов и Глушков могли знать о текстах Богданова, к популяризации которых приложил серьезные усилия Малиновский-младший. Кроме того, очевидно, что у Китова с Глушковым и у Богданова была в целом одна и та же идея – централизации и упорядочения производства и труда с помощью общегосударственной информационной системы. Однако прямое заимствование идей начала XX века было бы слишком простым, если не сказать конспирологическим, объяснением происходящего в 1960-е. Реставрация ранней социалистической утопии вряд ли могла сводиться к буквальному прочтению и повторению текстов, поэтому не так важно, читали ли Китов и Глушков “Красную звезду” или “Тектологию”, получили ли они эту информацию опосредованно, через “Кибернетику” Винера и “Теорию систем” Берталанфи, или же их проекты компьютерных сетей цитировали Богданова без знакомства с текстами оригинала. Важно, что это одна и та же утопия о способности машин управлять социальными процессами и необходимости технологий для упорядочивания жизни на любом уровне. И эту утопию воспроизводили авторы, живущие в разное время и даже по разные стороны Атлантического океана. Русские мыслители первой четверти XX века не были ее уникальными создателями, однако именно в России и именно в то время сложились феноменальные условия для того, чтобы утопия была сформулирована в такой радикальной форме, как это получилось у Богданова. Поэтому теория управления, сформулированная Винером, легко вошла в концептуальную базу обновляющегося социалистического строя.

Мы еще не раз встретим такое поразительное для человека сегодняшнего дня сходство советских и американских идей второй половины XX века с ранними социалистическими идеями, причем без очевидных заимствований. Помимо тектологии это, например, концепция цифрового бессмертия, о которой речь пойдет дальше. Или совсем другая идея Богданова, омоложение через переливание крови, реализованная современным калифорнийским стартапом “Амброзия”[46].

Сегодня может показаться, что кибернетику 1960-х и ленинский план электрификации 1920-х разделяет пропасть, однако эти проекты связаны самым непосредственным образом – организационно, технически и идейно. Во-первых, проектировщики ЭВМ первого поколения, включая Лебедева и Брука, получили образование в 1920-е и были инженерами-электриками. То есть они учились в энергетическом институте в первые послереволюционные годы, когда проходила электрификация. Процесс строительства энергетической инфраструктуры сопровождался невероятным технооптимизмом: энтузиасты распространения электричества считали, что именно на этом рубеже состоится главный прорыв в будущее и в результате будет построен коммунизм.

Наиболее явно эту мысль выразил Ленин в 1920 году: “Коммунизм – это советская власть плюс электрификация всей страны”. Уэллс называл Ленина утопистом, и действительно, когда он приезжал в Москву в том же 1920 году, трудно было представить проект ГОЭРЛО реализованным: это требовало слишком много ресурсов, которых у молодой страны не было. Несмотря на некоторую фантастичность проекта, подмеченную Уэллсом, Ленин был прежде всего прагматиком, и за его высказыванием стояли конкретные хозяйственные задачи. Он последовательно и жестко критиковал “идеализм” своих товарищей-революционеров, прежде всего Александра Богданова, которые видели в материи гораздо больший потенциал, чем позволял ленинский вариант материализма[47].