Археология русской смерти. Этнография похоронного дела в современной России

В рамках поставленной проблемы этот факт имеет структурообразующее значение, так как объясняет контекст появления и укоренения большинства неформальных практик похоронного дела. Можно утверждать, что в послевоенные годы в СССР действовала обширная сеть теневой кустарной экономики, которая производила все необходимые материальные артефакты для ритуальной сферы. Неформальная похоронная экономика функционировала так же, как и в других сферах услуг — с помощью промысловой кооперации[90], которая существовала в СССР до конца 1 950-х и компенсировала постоянный дефицит товаров народного потребления[91].

Следует отметить, что практики бриколажа поддерживались официальной властью, которая считала, что тратить железо, бетон, дерево на похоронные нужды в условиях жесточайшей экономии и мобилизации для промышленного подъема страны расточительно: «Речь идет не о том, чтобы сейчас, в военное время, воздвигать лишь особо памятные монументы — речь идет о создании памятников из подручного материала»[92] .

Советская материальная культура предполагала субъект-субъектные отношения между вещью и потребителем, что сказывалось на постоянном взаимодействии с вещью и поиске для нее новых функций. Все эти поломки и сбои в работе инфраструктуры, а также практика бриколажа вписываются в общий советский культурный контекст и социальные практики.

В послевоенное время массово распространился обычай установки могильных оград. Кладбища, пребывающие в бесхозяйственном виде, никем не обслуживались, и поэтому место на погосте не было закреплено никаким правом. Для его сохранности и в качестве материального свидетельства своих прав на могилу люди начали устанавливать ограды. Важно отметить, что на месте уничтоженных старых кладбищ после войны возникали новые захоронения. Несмотря на то, что формально кладбища должны соответствовать определенным санитарным нормам, официально регистрироваться, иметь план развития и базовые инженерные коммуникации[93], эти правила не соблюдались. Можно утверждать, что 90% кладбищ в послевоенный период возникали стихийно, выбор могил на них происходил согласно локальным представлениям близких умершего о хорошем месте для погребения. Зачастую места для захоронения выбирались в непосредственной близости от жилых домов и совпадали по границам с другими инфраструктурными объектами[94].

Среди основных факторов, которые оказали влияние на институциональное закрепление послевоенной погребальной культуры бриколажа, можно назвать массовую миграцию сельского населения в города и, как следствие, преобладание традиционной культуры, а также разрыв семейных связей. Крестьянское население, переехавшее в города, не рассматривало похороны в рыночном фокусе, как некоторое благо, а необходимость поддержания и развития коммунальной инфраструктуры — как одно из социальных обязательств государства. Для представителей традиционной культуры похороны (а также все, что связано с похоронной инфраструктурой) — это вопрос коллективного участия и взаимопомощи, но не рыночное благо или социальная услуга[95]. Такой взгляд органично встроился в бесхозяйственность послевоенной ритуальной сферы и способствовал укоренению дисфункций инфраструктуры.

Советская власть пыталась вмешаться в стихийное функционирование похоронного дела в начале 1970-х годов. В течение двух десятилетий возникло несколько новых нормативных документов, в больших городах открывались специализированные похоронные магазины (отличавшиеся, впрочем, товарным дефицитом). Старые похоронные бюро в рамках коммунальных трестов становились кластерами: открывались новые цеха, приобретались катафальные автомобили[96].

Также в начале 1960-х годов разрабатывались новые санитарные требования для открытия и содержания кладбищ[97]. Эти документы, носившие скорее рекомендательный характер, устанавливали стандартные размеры могил, правила их расположения, а также весьма общие предписания, касающиеся санитарных условий открытия и закрытия кладбищ. Например, в инструкции 1977 года предлагались проекты некрополей нового типа: план будущего «простого советского кладбища» предполагал наличие дома общественных панихид, зеленых садов, цветников и декоративных бассейнов[98]. Об успешной реализации таких проектов нам ничего не известно, но сам факт их появления примечателен.