Архив еврейской истории. Том 13

БК: Потому что считал, что, как нам говорили, каждый передовой [гражданин] должен быть в партии. А поступил я в нее, уже когда работал на последней работе. Я уже думать не думал об этом и не хотел, по правде сказать. Хотя сейчас это говорить, конечно, модно. Меня вызвал директор и сказал: «Ты председатель совета специалистов нескольких стран, а руководитель делегации, который туда едет, должен быть обязательно партийный. И всю жизнь будет руководить делегацией, ну, один там товарищ, бывший директор „Гипрополимера“ (его потом убрали). Он будет, а ты ж знаешь, что с ним работать нельзя». Я говорю: «Господи, я с ним работаю, знаю, что это такое». — «Так вот, тебе надо поступать в партию». Я ему рассказал, что так и так, я поступал два раза, меня не приняли оба раза, причем формулировка была очень интересная оба раза. Не было такого «не приняли», а «воздержаться от приема», «временно воздержаться от приема». Вот, и нет, я не два раза, я три раза подавал. Я когда уезжал из Ставрополя, подал, и у меня рекомендации там сохранились еще. В этом, в отделе торговли крайисполкома, крайторготделе. Тогда воздержались, в институте воздержались, и в Сталинграде воздержались. Он говорит: «Я тебе даю рекомендацию, там, туда-сюда, и давай». Как сейчас спрашивают многих по телевизору: «Вы из карьеристских соображений поступили?» Ну, можно сказать, из карьеристских, потому что действительно я должен был руководить. А руководить я, по нашим законам, не мог, потому что должен был быть партийный, раз руководитель выезжает за границу. Вот и все. На этом основании в открытую мне и директор наш бывший сказал, и все остальные. Конечно, при приеме в партию там: «Почему раньше не поступал?» Вы думаете, не спрашивают? Спрашивают. Ну, рассказывал более-менее. «А после этого, когда приехали в Дзержинск, когда уже все это дело прекратилось, почему не поступали? Почему в „Гипрополимере“ не поступали, когда это было?» — ну вот такие [вопросы задавали].

ЕЛ: А как вы встретили смерть Сталина? Что это было для вас? Вы говорили, что вы его очень любили до войны.

БК: Я в то время жил, ну, опять я почти анекдотические вещи должен рассказать. Я в то время жил рядом с проходной завода. Ну, метров 200–300, был такой пятиэтажный корпус, это в Сталинграде. Вот я там жил на пятом этаже. А на втором этаже была гостиница. А в это время к нам приехал один… Ну, его биографию долго рассказывать, почему он ушел. Он был большим директором завода в Сумгаите, около Баку. Потом стал моим другом, огромный детина, вот в дверь, наверное, еле прошел бы. Его звали Фридун Абдул-Гусейн-Оглы Алиев. И вот мы, значит, сидим, в это время сообщают вечером о болезни Сталина. Не о смерти, а о болезни еще. А мы сидим, играем в преферанс у него в гостинице, втроем или вчетвером. Вот он говорит: «Помрет, наверное, товарищ Сталин. И кто на его месте будет? Не дай бог Каганович[885]. Это такой грубый человек, мне, — говорит, — рассказывали». А у него один брат вице-президент академии был. А другой, значит, заместитель министра иностранных дел Азербайджана, у этого Алиева. Должен сказать, потом он умер в тюрьме за взятки, кстати. Значит, он такой грубый человек. Он, говорит, вообще не признает, что человек может болеть. Когда у него сотрудник болеет, он не верит. Он, говорит, когда к нему приходит сотрудник, что-то не нравится — он кулаком в морду, выбрасывает за дверь. Не дай бог. А вот если Лаврентий Павлович Берия[886] будет — вот этот хороший, такой-то, такой-то, там расписал его. И через два дня рано-рано утром по радио передают: умер Сталин. Я накинул пальто, вышел на улицу, пошел мимо завода. И навстречу мне директор едет на машине. Мы посмотрели друг на друга. Было очень сумрачно, и все это было до знаменитого письма, то есть не письма, а доклада Хрущева[887]. Который тот же директор, хотя и не был членом партии… Но мы поздно сидели в то время на работе. Я уже был зам. начальника проектного отдела. Он нас позвал, человек десять, кто там остался, и прочел это письмо. И мы все очумели. Но, право, перед этим мы уже более-менее разбирались. Когда освободили врачей, мы уже понимали, в чем дело. Знаете, хотя их освободили после смерти Сталина, что-нибудь через полгода, даже раньше, наверное. Так что тогда мы приняли очень болезненно. Не знали, что с нами будет.

ЕЛ: А для вас самого чем была эта смена правящего?

БК: Когда? При Сталине? После Сталина? Да ничем, собственно. Ну, пришел Хрущев. Я Хрущева понаслышке, конечно, более-менее знал. Я же в то время учился на Украине, когда он был там первым секретарем ЦК партии Украины. Потом его оттуда, вот во время этого голода, за то, что вроде он допустил голод, его оттуда вышибли. И на его место пришел Каганович. Так что понаслышке я знал [о нем]. Потом уже мне было абсолютно безразлично.

ЕЛ: А что вы знали о выселении кавказских народов?[888]