Архив потерянных детей

Этот вопрос снова всплывает, точнее, даже не столько вопрос, сколько предчувствие, когда следующим утром мы на рассвете готовимся ехать на аэродром рядом с Розуэллом. До того как выписаться из гостиницы, я замечаю пятно мочи на простынях в постели детей и потому быстро запрыгиваю в машину, но не спрашиваю у мальчика с девочкой, кто из них напрудил в постель.

Я и сама мочила постель лет до двенадцати. И приключалось это со мной именно в возрасте от десяти до двенадцати лет. Когда мне исполнилось десять, столько же, сколько сейчас мальчику, моя мама ушла от нас – от отца, моей сестры и меня, – чтобы примкнуть к партизанскому движению на юге Мексики. Мы трое уехали в Нигерию, куда отца направили по работе. С того дня, как мама ушла от нас, я долгие годы ненавидела политику и все, что имело к ней отношение, потому что политика отняла у меня мою мать. Многие годы я злилась на нее, я никак не могла понять, почему политика и другие люди с их движением оказались ей важнее, чем мы, ее семья. Я снова увиделась с ней через два года, как раз после своего дня рождения. В качестве подарка ко дню рождения – а может быть, подарка по случаю воссоединения с нами – она купила нам с сестрой авиабилеты, чтобы нам вместе слетать в Грецию, которая, как я догадывалась, как раз где-то на полпути между Мехико и Лагосом. Отец помог нам сложить наши сумки и отвез в аэропорт: наша мать должна была встретить нас в афинском аэропорту. В наш первый день в Афинах она сказала, что хочет взять нас в храм Аполлона в Дельфах, к Дельфийскому оракулу. И мы сели на местный междугородний автобус. Когда мы нашли свои места и принялись жаловаться на тесноту и духоту в салоне, мать рассказала нам, что ехать куда-то автобусом в греческом языке обозначается словом μεταφέρω, метафора, так что пускай мы поймем, какие мы счастливицы, что сейчас метафорируемся к месту назначения. Сестру материны объяснения удовлетворили больше, чем меня.

До оракула мы добирались много часов. И всю дорогу наша мать говорила с нами о силе и могуществе пифий, жриц храма, о том, что в античные времена пифии служили оракулу медиумами и озвучивали его прорицания, впуская в себя ενθουσιασμός, энтузиазм. Помню, как она, чтобы растолковать нам значение этого слова, разбила его на части. И трижды повторила подобие рубящего жеста, раскрыв одну ладонь и резко ударяя по ней ребром другой, как ножом: «эн, теос, сейсмос» означает «внутри тебя, бог, землетрясение». Думаю, я потому это так хорошо запомнила, что до того дня не подозревала о возможности разрезать слова на части, чтобы лучше понять их значение. Мать объяснила, что энтузиазм понимался как нечто вроде внутреннего землетрясения, вызванного тем, что человеком овладевало что-то грандиозное и могущественное, как бог или богиня.

Потом она заговорила с нами о том, почему несколько лет назад решила оставить нас, ее семью, и включиться в политическое движение. Сестра по ходу дела задавала ей непростые, а иногда задиристые вопросы. Хотя она любила нашего отца, объясняла мать, и всю жизнь следовала за ним, собственные устремления она всегда отодвигала в сторону. И так шли годы, пока в какой-то момент она не испытала «внутреннее землетрясение», внутренний толчок, который сотряс ее до основания и, может, даже вдребезги разбил часть души. И тогда она решила уйти от прежней жизни и поискать способ залечить изломанную душу. А не залечить, так хотя бы понять, что в ней сломалось. Автобус натужно преодолевал подъемы и спуски горной дороги, а мать тем временем как могла старалась отвечать на наши вопросы. Я спрашивала ее, где она спала все то время, когда ее не было с нами, что она ела, боялась ли чего-нибудь – и если да, то чего. Мне хотелось спросить, были ли у нее любовники и бойфренды, но я постеснялась. Я слушала ее, вглядывалась в ее лицо, изучала продольные морщинки, которыми тревоги избороздили ее лоб, ее прямой нос и большие уши с длинными сережками, мотавшимися взад-вперед в унисон автобусной тряске. Иногда, пока автобус пыхтел на крутых подъемах, я закрывала глаза и прислонялась щекой к ее голой руке, вдыхая ее запах, стараясь набраться всеми прежними, с детства памятными ароматами ее кожи.