Архив потерянных детей

Я свыклась с нашим запахом в машине, свыклась, что наши разговоры с мужем перемежаются долгими молчаниями, свыклась с растворимым кофе. Но никак не свыкнусь с придорожными щитами, натыканными вдоль дорог недобрыми знамениями: «Прелюбодеяние – грех», «Спонсируйте шоссе», «В эти выходные выставка оружия!». Как не привыкну к кладбищам пластиковых игрушек, сваленных за ненадобностью на лужайках перед домами, к унылым взрослым, которые, выстроившись в затылок, как дети, покорно ожидают в магазинчиках при заправках своей очереди налить в высокие пластиковые стаканы ядовитого цвета газировку, и эти вездесущие водонапорные башни в захолустных городишках, так напоминающие лабораторные приборы в школьном кабинете химии. Все это вгоняет меня в «состояние светлячка».

НОГИ

Мама! – зовет девочка с заднего сиденья.

Говорит, у нее в ступне засела заноза. Она плачет, она захлебывается плачем, точно потеряла руку или что-то сломала.

Я занозилась сагуарой! – настаивает девочка.

Я поворачиваюсь к ней со своего места, слюнявлю кончик пальца и мягко прижимаю к девочкиной ступне, где засела – скорее всего, выдуманная – заноза. Ступня мягкая и нежная, и, пока я прижимаю к ней палец, мне вспоминается потерянный мальчик, как его во дворе-отстойнике врачевала молоденькая девушка.

Ответ на мой имейл приходит около полудня, когда мы покупаем кофе и соки на заправке всего в нескольких милях от Розуэлла. Адвокат пишет, что не знает точного времени вылета, хотя думает, что после полудня, и подтверждает нашу дедукцию: самолеты вылетают из муниципального аэропорта Артижи. Я сверяюсь с картой. Это всего в сорока милях южнее Розуэлла. Если вылет назначен после полудня, мы легко успеваем вовремя доехать до места.

ПЕРЕМЕЩЕНИЯ

Мы мчимся к аэропорту рядом с Артижей, а я тем временем слушаю по радио местные новости, о депортируемых детях – ничего. Я выключаю радио и теперь слушаю, как наши дети играют у себя на заднем сиденье. Их игры в последнее время стали более жизненными, сюжетно сложными и убедительными. Детям дано мало-помалу преобразовывать атмосферу вокруг себя. Дети куда восприимчивее взрослых, их хаотическая внутренняя жизнь все время просачивается наружу, придает зыбкость всему, что реально и прочно. Нет, в одиночку ни одному ребенку не изменить мирка, который вокруг него поддерживают и наполняют увеселениями взрослые. Зато двоих детей вполне достаточно – достаточно, чтобы разрушить реальность этого мирка, сорвать с него покровы и дать населяющим его вещам засиять их собственным, иным, чем прежде, внутренним светом.

Я на время стушевываюсь и позволяю их голосам заполнить пространство салона и пространство в моей голове. Они затеяли словесную хореографию, в которой выделывают па кони, самолеты и в придачу к ним звездолет. Я знаю, что их отец тоже слушает их, хотя весь сосредоточен на дороге, и гадаю, осознает ли он то, что мне очевидно, – чувствует ли, как наш рациональный, линейный, упорядоченный мир растворяется в хаосе детских речей наших мальчика и девочки. Мне любопытно и подмывает спросить его, может, он тоже замечает, что мир внутри нашей машины чем дальше, тем больше заполняется их мыслями, что его четкие очертания размываются с той же неспешной неотвратимостью, с какой дым затягивает тесную комнатушку. Не могу сказать, в какой мере мы с мужем навязали нашим детям наши истории, а они, в свою очередь, навязали нам их собственные истории и игры. По-моему, мы перезаражали друг дружку своими страхами, страстями и ожиданиями, как заразили бы вирусами гриппа, легко и просто.

Мальчик верхом на огромном коне и сейчас на скаку обстреливает отравленными стрелами агента пограничного патруля, а девочка скрывается от американских синих мундиров в колючих кустарниках (правда, на их ветвях поспевают плоды манго, и она отрывается от поедания одного, чтобы внезапно ударить по противнику из засады). После долгой битвы они дуэтом исполняют песню, воскрешающую убитого врагами мальчишку-воина.

Под звук их голосов меня осеняет, что это они, мальчик и девочка, рассказывают историю потерянных детей. Рассказывают всю дорогу, раз за разом рассказывают на своем заднем сиденье все три последние недели. А я не удосужилась повнимательнее прислушаться к ним. И побольше записывать их голоса. Голоса моих детей, должно быть, подобны птичьим песням, которые когда-то мой муж помогал записывать Стивену Фельду, птичьим песням, которые разносят эхо покинувших этот мир людей. Только в голосах наших детей и можно расслышать другие голоса, больше не звучащие в мире; навеки замершие голоса детей, уже не принадлежащих этому миру. Только теперь я понимаю, хотя, наверное, поздновато, что игры и реконструкции моих детей на заднем сиденье и есть единственный правильный способ рассказать миру о потерянных детях, заблудившихся, сгинувших по дороге на север, к границе. Вероятно, только голоса моих детей давали мне возможность записать звуковые метки, звуковые следы и эха, оставшиеся в мире от потерянных детей.

В голове крутится этот настойчивый вопрос: