Архив потерянных детей

Зачем вы прибыли на территорию Соединенных Штатов?

А зачем здесь мы? – недоумеваю я.

Что думаешь, ма? – вдруг спрашивает с заднего сиденья мальчик.

Ты прав, вот что я думаю. Там и правда никакой не «светлячок», а «бей или беги».

САМОЛЕТ

Мы съезжаем на щебеночную дорогу. Справа от нас тянется длинная затянутая сеткой ограда, по ту сторону на летном поле замер маленький самолетик, к единственной дверце приставлен трап. Самолет явно не рейсовый, но и не военный. А самый настоящий частный самолет («Это американский самолет, сделано в Америке»). Мы выбираемся из машины в густую, неподвижную духоту. Полуденное солнце обжигает наши головы. Девочка уснула на заднем сиденье, и мы оставляем две дверцы открытыми, чтобы салон хоть чуть-чуть продувался.

На поле ни души, разве что техник из наземной службы петляет по полю на машинке вроде гольф-кара. Диктофон при мне, и я засовываю его в левый сапог, предварительно включив на запись и убедившись, что микрофон высунут из-за голенища, готовый ловить звуки хотя бы поблизости от нас. Мы прислоняемся к машине в ожидании, что сейчас что-нибудь произойдет, – однако ничего не происходит. Муж зажигает сигарету и курит длинными нервными затяжками. Спрашивает, можно ли ему записать кое-какие звуки, уточняет, не буду ли я против. Я говорю ему: валяй, разве не за этим мы сюда притащились, в конце-то концов? Я наблюдаю за наземным техником, сейчас он слезает с сиденья, подбирает что-то с бетонного покрытия поля – камешек? монетку? обертку? – опускает в черный мешок, подвешенный сзади к его гольф-кару, снова залезает на сиденье и завершает свой маршрут, исчезнув в ангаре на правом краю летного поля.

Я прошу у мальчика бинокль, мне хочется получше рассмотреть самолетик на взлетной полосе. Он достает бинокль с заднего сиденья, заодно прихватывает свой поляроид и красную книжицу из моей коробки.

Мы с мальчиком переходим щебеночную дорогу и останавливаемся прямо у проволочной ограды. Я под себя подстраиваю бинокль. Металлические кружки окуляров обжигают кожу. Я навожу их на самолетик, но смотреть не на что. Пока я вожусь с биноклем, мальчик, насколько я слышу, готовит поляроид к съемке. Далее следует продолжительная пауза, это мальчик, задержав дыхание, старается поймать в фокус самолетик, затем тихо щелкает кнопка затвора и шуршат колесики, выталкивая готовый снимок из выходного окошка аппарата. Я рассматриваю в бинокль поле вокруг самолетика, ловлю в поле зрения птицу и слежу за ее полетом, пока она не исчезает из виду. Я вижу небо, у горизонта сползаются тучи, вижу одинокое деревце, вижу, как на дальнем конце взлетного поля над бетонным покрытием дрожит, испаряясь, воздух. Я слышу, как бормочет мальчик, стараясь не засветить снимок в ярком дневном свете, как шелестит страницами, закладывая между ними снимок для проявки изображения, и попутно гадаю, какие звуки ловит сейчас микрофон мужа, а какие не уловит – и они навсегда растают в воздухе. Я медленно обвожу биноклем летное поле, слева, потом справа, потом поднимаю его почти отвесно в незамутненную синь неба, затем опускаю, поворачивая к себе, пока поле зрения не заполняет размытый образ моих ног на щебенке. Слышу, как мальчик идет назад к машине положить на место фотоаппарат, и слышу, как хрустит под его шагами щебенка, когда он возвращается к ограде, возле которой я стою. Мальчик говорит, что тоже хочет посмотреть в бинокль, и я возвращаю его ему. Он приставляет кружки окуляров к своим глазницам и немного щурится, совсем как его отец, когда ведет машину.

Что видишь? – спрашиваю я.

Одни холмы, бурые, в дымке, еще небо, оно синее, и самолет.

Что еще? Вглядись повнимательнее.

Если я слишком вглядываюсь, мне жжет глаза. И появляются такие маленькие прозрачные штучечки, плавают по небу, небесные червячки.

Они не червячки. Врачи-окулисты называют их плавающими «мушками», а астрономы – суперструнами. Они нужны, чтобы связывать Вселенную в одно целое. Но что еще ты видишь, помимо суперструн?

Не знаю я, что еще.

Ну же, давай. Вот ты уже сколько лет в школу ходишь, а? Мог бы и постараться.

Он молчит и смотрит на меня, улыбаясь, признавая мою подначку, а потом старается, пожалуй, немного переигрывая, взглянуть на меня покровительственно. Он еще слишком мал, издевка и снисходительность идут ему примерно как костюм с чужого плеча. Он снова подносит к глазам бинокль и вдруг вскрикивает:

Мам, смотри! Вон туда смотри!