Архив потерянных детей

А что тогда случилось, это чтоб ты понимала, что к чему, и тоже видела бы все, как видел я, когда посмотришь на этот снимок как-нибудь потом, так вот, там были потерянные дети, и они строем вышли из ангара, и все были очень тихие и смотрели себе под ноги, так еще смотрят дети, когда им выходить на сцену и на них нападает сценический страх, но, конечно, во много раз хуже. Их всех завели в самолет, и я смотрел на все это в бинокль, изо всех сил прижимал его к глазам. Тогда ма давай ругаться на солдат, а потом она кричала так, как я никогда раньше не слышал, чтобы она так кричала, а потом она только дышала и больше ни слова не говорила. Я как мог наводил резкость, а потом пришлось снова подстроить резкость, это когда самолет медленно поехал на взлетную полосу. Потом он начал разгоняться и взлетать, и следить за ним стало еще труднее, а потом я уже совсем не мог отыскать его в небе, он летел и таял, летел все дальше и дальше в небо. Я еще сильнее притискивал к глазам кружки окуляров, как делаешь, если хочешь заткнуть уши, только я затыкал не уши, а глаза. Пока в конечном счете не отлепился глазами от бинокля, потому что смотреть стало совсем не на что, а самолета в небе уже и след простыл. Он исчез, и дети исчезли вместе с ним. Что в тот день происходило, не называется отъездом или переездом. А называется депортация. И мы ее документировали.

СЕМЕЙНЫЙ ЛЕКСИКОН

Наш па официально назывался документалистом, а ма – документатором, и в чем разница, очень мало кто понимает. А разница, к твоему сведению, такая, что документатор больше как библиотекарь, а документалист, тот вроде химика. Но оба они по большому счету занимались одним и тем же: от них требовалось искать звуки, записывать их, сохранять записи, а затем соединять и монтировать, чтобы из них получались истории.

Истории, которые рассказывали их записи, хоть и были звуковые, но совсем другие, чем аудиокниги, которые мы слушали в машине. Аудиокниги – это все придуманные истории, они для того, чтобы коротать время, на худой конец просто занимать его, чтобы не помереть со скуки. «Всякий раз, просыпаясь в лесу холодной темной ночью…» – так каждый раз говорили динамики у нас в машине, стоило только ма включить радио, когда к нему был подключен ее телефон. Я выучил наизусть эти слова и произносил вслух, когда они начинали звучать в машине, а ты иногда вынимала изо рта свой большой палец и громко повторяла их вместе со мной, у тебя прекрасно получалось подражать голосу, который их читал. И мы договаривали эти слова до конца уже сами, если ма на полуслове выключала запись и голос в динамиках не успевал их дочитать, мы с тобой хором договаривали за него: «…он первым делом тянулся к спящему у него под боком ребенку – проверить, дышит ли. А ма нажимала на «Стоп» и искала аудиокнигу «Повелитель мух» или включала радио, а иногда музыку.

Но когда мы вернулись в машину после того, как улетел самолет с детьми, ма вообще не стала включать аудиосистему. Они с па ехали на передних сиденьях, мы с тобой, как всегда, на заднем. Она развернула свою измятую уже карту, а па сосредоточился на дороге. Мы неслись на большой скорости, как будто убегали от чего-то, что за нами гналось. Все молчали, и было очень тихо. Это выглядело, как будто мы были совсем потерянные. Не в смысле, что я это видел глазами, я просто знал – так еще бывает, когда только-только проснешься и уже знаешь что-то такое, а объяснить это не можешь, потому что в голове со сна еще туман. И объяснить, как это получается, невозможно, но, думаю, в один прекрасный день ты поймешь, о чем я.

Когда мы уже довольно далеко отъехали от того аэродрома в Розуэлле, где потерянных детей на самолете услали неизвестно куда, я спросил у па, что будет дальше. Ты еще спала, а я хватался за спинку папиного водительского сиденья и старался придвинуться к нему как можно ближе, хотя мне сильно жал ремень безопасности. Я ждал, что па что-нибудь скажет, ждал и ждал, как будто все еще рассматривал что-то в бинокль, а на самом деле ждал, чтобы он что-нибудь сказал. Па держал руль обеими руками и щурился на дорогу, как он всегда щурится. И молчал, как почти всегда молчит.

Я спросил у ма, как она думает, что будет с теми детьми в самолете. Она ответила, что не знает, но сказала, что если бы этих детей не поймали, как их поймали, то они бы распределились по стране, и, как всегда, показывала мне с пассажирского сиденья большую карту и возила по ней пальцем, как будто рисовала им. Они бы все нашли куда податься, сказала она. А когда я спросил, куда бы они подались, она сказала, что не знает, куда конкретно, не знает, в какие точки на карте, но все равно они бы все где-нибудь устроились и жили бы в разных домах с разными семьями. И в школу ходили бы? – спросил я. Да. И в парки, и по другим местам? Да.