Архив шевалье

Наверняка всякий современный человек, родившийся в эпоху телевидения, хотя бы раз видел, какими бывают уличные волнения масс, так сказать, «у них», то есть за рубежом. Нет, вовсе не бескровными и совсем не безобидными! Но все-таки другими…

Вот разбушевавшиеся южнокорейские студенты яростно бросают в полицейских бутылки с зажигательной смесью, а те ведут по толпе огонь – сначала резиновыми пулями, а потом и боевыми. Есть убитые и раненые… Потом выясняется, что студенты бунтовали совсем не беспричинно, и очередного президента-коррупционера сажают в тюрьму на многие годы…

А вот палестинские мальчишки ведут уличные бои с израильским спецназом. Камни в одну сторону – пули в обратную. Есть жертвы… Потом в дело вступают настоящие боевики и регулярные части. Начинаются бомбежки и ракетные обстрелы. Война…

И уж совсем странно видеть, как где-нибудь на улицах Мюнхена стройными рядами идут добропорядочные немцы, числом человек пятьсот, протестующие против строительства атомных электростанций. Кругом полиция, которая охраняет демонстрантов. Начало – ровно в двенадцать дня. В тринадцать на месте разрешенной демонстрации нет ни единой митингующей души, ни одной оброненной бумажки и брошенного флага. Все тихо и мирно. Но власти всерьез обеспокоены недовольством народных масс…

Русского на улицу фиг выманишь. Мода ходить на митинги и демонстрации в России очень преходяща и крайне неустойчива. То ли выходились в годы трех русских революций, а потом по обязательным коммунистическим праздникам, то ли климат неподходящий.

Но вскоре после смерти последнего старорежимного генсека улица в Стране Советов снова заговорила всерьез. И это была совсем другая улица. Не было в ней азиатской вспыльчивости. Не было отважной обреченности палестинских пацанов, приходящих в этот мир с автоматом Калашникова в руках и покидающих его, не успев узнать, что где-то может быть другая жизнь – вовсе не обязательно отмеченная пулями и ракетными осколками…

И уж точно это была совсем не европейская улица, где любая демонстрация – это разновидность общепринятого времяпровождения сродни утренней чашке кофе или рождественским семейным посиделкам. Там, правда, иногда жгут машины и бьют витрины. Но делают это как-то мирно и доброжелательно. Положено – вот и сожгут что-нибудь подходящее. Но, разумеется, ничего личного! Протест такой…

У нас – не так. У нас сойдутся на Манежной площади, в самом центре Москвы, тысяч сто угрюмых мужиков и женщин, встанут плечом к плечу и примутся молча слушать выступления разгоряченных ораторов, которые выкрикивают что-то яростное и непонятное, зовут куда-то…

– Кто выступает? – спросит один другого.

– Афанасьев Юрий!

– А… А кто это?

– Ты что, не знаешь Афанасьева? А зачем тогда на митинг пришел? Ты, случайно, не из КГБ, приятель?

– Да нет, что вы, – смутится первый. – Не видно же. И совсем не слышно…

– А ты сердцем слушай! Тут не слова важны, а интонация! Слышишь, брат, словно кричит кто? Так кричит, будто перед смертью с нами со всеми прощается! Словно на бой последний поднялся! Слышишь, как жилы рвет! Как тельняшка на груди – в клочья!

– Так он вроде бы в пальто…

– Нет, гражданин! Ты не понимаешь! Про тельняшку я – фигурально! Ты вслушайся… Слышишь?

– Ну… вроде слышу…

– Это сердце его горячее стучит! На бой он нас зовет! Не робей! Они у нас кровью умоются! Они… – Голос задрожал и сорвался в рыдания. – Они… – Рыдания. – …не могу, понимаешь, спокойно говорить! Вижу братьев и сестер своих, которые пришли сюда, – и не могу! Чуешь, какая сила!!! Смерть им всем…

– Да кому смерть-то?

– Тише вы! – вмешался третий. – Зюганов выступает! Дайте послушать!

– Тот самый?

– Он…

И вправду, где там разглядеть лицо человека, выкрикивающего что-то в мегафон. От задних рядов до грузовика, что поставили напротив серой громады гостиницы «Москва», метров семьдесят, а то и больше. К тому же полумрак. Вечер уже. Где там понять: может, Афанасьев выступает, а может, и Зюганов.

Но уже минут через тридцать качнется вдруг вся эта махина. Поднадавят задние ряды, не устоят первые… Кто-то закричит – то ли от страха, то ли от боли! Крик подхватят и понесут по рядам. «Дава-а-а-ай! Пошли-и-и!! Бе-е-ей!!!» И обрушится эта страшная человеческая муть на мальчишек в милицейской форме, сомнет их, и тут уж берегись… Стоит только начать… И убьют-то, может, всего одного-двух, но ярости будет на сотни и тысячи. И каждому вспомнится, что и поныне он, как и все митингующие, либо красный, либо белый. И никакого срока давности!

«А не вы ли, товарищи краснопузые, моего прадеда раскулачили, а потом в Сибири сгноили? Забыли уже? А мы вот сейчас вам напомним! Да так напомним, что отзовется кровь наших прадедов вашей черной кровью! Всю выдавим! По капельке!»