Архивы Дрездена: Грязная игра. Правила чародейства

– Люди совершают безумные поступки ради любви, – ответила Кэррин, очень тихо и очень спокойно. – Я скорее убью всех нас и вас в придачу, чем позволю вам причинить ему вред. – Ее голос стал более резким, она сделала еще несколько шагов к Никодимусу. – Шевельнешься, мохнатый дылда, и мы все отправимся прямо в ад.

Оглянувшись, я увидел, что кравшийся к нам геносква застыл на месте. Глаза в глубоких глазницах мерцали тихой яростью.

Кэррин медленно шагнула еще ближе к Никодимусу, ее глаза странно блестели.

– Безумные, безумные поступки. Не вынуждайте меня.

Улыбка Никодимуса превратилась в ухмылку.

– Вы исходите из ложных предпосылок, – сказал он. – Вы полагаете, что ваша игрушка действительно может причинить вред мне или моему спутнику.

Он был прав, пусть мне и не хотелось этого признавать. Я не сомневался, что со своей петлей, которая у него висела на шее, Никодимус ухмыльнулся бы даже при виде огнемета или огромной мясорубки.

– Вообще-то, это вы исходите из ложных предпосылок, – возразила Кэррин все тем же смертельно спокойным голосом. В ее глазах определенно пылал странный свет. – Вы думаете, что это гранатомет.

С этими словами она сдернула с задней части гранатомета крышку и достала меч.

Да. Это был точно меч.

Японская катана в деревянных ножнах в виде трости, совсем как у Дзатоити[7]. Не успел фальшивый гранатомет коснуться земли, как лезвие вылетело из ножен, и Фиделаккиус, меч Веры, яростно полыхнул белым светом.

Более того, ночь наполнилась присутствием меча, едва уловимым гулом, как от вибрирующей струны бас-гитары. Его нельзя было услышать, увидеть или почувствовать – но оно было абсолютным и несомненным, пропитанный дождем воздух сочился им. Это была сила, глубинная, неколебимая и ужасная в своей непреклонности.

Думаю, именно она стерла ухмылку с лица Никодимуса.

Его глаза расширились от ужаса. Замерла даже его тень.

За разговором Кэррин подобралась совсем близко к Никодимусу. Она уверенно преодолела оставшееся расстояние, ее ноги будто не касались заледенелой земли, и Никодимус едва успел поднять свой клинок. Лязг стали о сталь, яростная вспышка света – и Кэррин всем телом врезалась в противника.

– Следи за громилой! – прошипел я Баттерсу, шагнул к Никодимусу и Кэррин – и замер.

Когда Кэррин врезалась в Никодимуса, тот поскользнулся на предательской поверхности, но сумел сохранить равновесие, отставив ногу назад и упав на одно колено. Кэррин продолжала наступать, скрещенные мечи давили друг на друга.

Я не осмеливался вмешаться. Если кто-то из них поскользнется или потеряет равновесие, два острых как бритва лезвия рассекут беззащитную плоть, словно скальпели.

Я смотрел, как они молча борются друг с другом, сила против силы. Кэррин полагалась не только на верхнюю часть своего тела. Крепко прижав локти к туловищу, она давила на противника ногами и всем весом, стискивая Фиделаккиус двумя руками, в отличие от Никодимуса, который вынужден был держать оружие одной рукой. С каждым напряженным ударом сердца кромка ее меча приближалась к его лицу, пока на щеке Никодимуса не возникла тонкая ярко-алая полоса.

В ответ он ощерился, вздрогнул всем телом и оттолкнул меч Веры на драгоценные полдюйма от своего лица.

– Похоже, – прошипел он, – неудачница думает, что нашла свое призвание.

Кэррин промолчала. Она никогда не любила болтать с плохими парнями без веской причины. Ее вины в этом нет. Она человек практичный. Медленно, сдержанно вдохнув, она продолжила давить, повернув лезвия, немного изменив направление, и сцепленные мечи начали неторопливо опускаться на горло Никодимусу.

– И ты думаешь, что достойна вступить в ряды истинных Рыцарей Меча, – произнес Никодимус ровным, уверенным голосом. – Ты, жалкое, сломанное, потрепанное создание. За столетия жизни я понял, что именно нужно настоящему Рыцарю. У тебя этого нет. И ты это знаешь. Иначе давно бы взялась за меч.

Ее глаза вспыхнули, ярко-синие на бледном, испуганном лице, и она подалась вперед, прижимая меч к пульсировавшей на шее Никодимуса артерии. Я видел, насколько острое лезвие у катаны. Едва ощутимое прикосновение, словно травинкой провели, – и его горло будет перерезано.

– Ты никогда этого не делала – сказал он. – Никогда не была так близко, не испытывала такого напряжения, такой сосредоточенности – по-настоящему. Знаешь, сколько раз я беседовал с точно такими же новичками, почти в таких же ситуациях? Я уже и помнить не помню, когда были настоящие схватки на мечах, а что может помнить о них этот блеклый современный мир?

Кэррин его проигнорировала. Она немного сместила бедра, пытаясь изменить угол давления. Пылающий меч опустился еще на долю дюйма.

– Дрезден, – сказал Никодимус, – я даю тебе щедрый шанс отозвать свою шавку, прежде чем я ее прикончу. – Его взгляд скользнул ко мне. – Разделайся с докторишкой и возвращайся в штаб-квартиру. У меня нет причин убивать всех троих.

Я скрипнул зубами. Погибнуть, защищая Баттерса, – это одно. Утащить с собой Кэррин – совсем другое. Однако я знал ее. Знал, что она выберет. Спрашивать не требовалось.