Я отсчитал два удара сердца, три, четыре. Потом мы оба одновременно отодвинулись друг от друга. Ее глаза были слегка округлившимися, на щеках играл румянец.
– Я никуда не денусь, – сказал я ей.
А потом повернулся и побежал изо всех сил к полосе берега, на которую Акулья Морда нацеливал последнюю баржу.
Для меня бег по острову не являлся физическим усилием. Это было в основном усилие ментальное. Мое знание острова было глубинным, до мозга костей, тотальное, абсолютное знание, словно отдельное и цельное тело в моем сознании – вроде того, что средневековые ученые называли «интеллектус». Оно приходило ко мне на уровне рефлексов и инстинкта. Когда я бежал, то знал, где торчит каждая ветка, где лежит каждый камень, способный перевернуться под ногой. Мое передвижение было естественным, как дыхание, и каждый шаг казался быстрее предыдущего, как бег по поверхности подвижных клеток в детских пиццериях.
Мне не требовалось бежать через остров, достаточно просто подумать, а потом позволить телу без усилий следовать за сознанием.
Я выбежал из леса на берег выше того места, куда направлялась баржа, – примерно на расстоянии двадцать три ярда, один фут и шесть с половиной дюймов от нашего как-жизнь-дока. Одна из трех самых мощных пульсирующих лей-линий шла с острова почти точно в этом месте, и, если баржа выползет на берег и войдет в контакт с линией, у жителей Чикаго выдастся сумасшедшее утро.
Теперь, когда Охота и Иные вели свою битву в основном под поверхностью озера, было достаточно тихо, чтобы услышать приближающуюся баржу. На ее палубе кто-то уже начал песнопение. Я видел их сквозь обугленные останки буксира перед баржей, но голоса звучали в унисон в ровном напеве на языке, который звучал так, словно они пели на булькающем на сковородке масле.
– А почему не «Иа, Иа, Ктулху фхтагн»? – пробормотал я. – Ни у кого больше нет чувства стиля.
За фоном распевов-заклинаний я слышал булькающие, хлюпающие звуки воды по мере того, как Иные толкали баржу все ближе и ближе к берегу.
Я поставил приклад винтовки на бугорок рядом со ступней, опустился на землю и, прищурившись, посмотрел на судно. Оно окажется здесь скоро, не мгновенно, но я был совершенно уверен, что у меня есть лишь один шанс остановить его. Я начал накапливать силу – действие, которое я совершал так много раз за эти годы, что оно сделалось почти рефлекторным, – и снова направил взгляд на баржу.
Если ритуал уже шел своим ходом, существовал шанс, что они все еще пребывали в периоде выжидания, поддерживая основу заклинания своей ограниченной энергией и подкарауливая подходящий момент. Как только они окажутся достаточно близко, чтобы воспользоваться им, они оставят свой круг и начнут черпать энергию из лей-линии, переводя ее в мускулы и органы заклинания, заполняя остов, готовый эту энергию принять. Я должен сделать все, чтобы у них не возникло этого шанса.
Дыра в борту могла бы помочь делу, но к тому времени, когда баржа окажется на достижимом для меня расстоянии, будет уже слишком поздно ее топить. Один раз я уже угробил ее двигатель-тягач и был не слишком настроен на перспективу устранения тварей, толкавших ее.
Я должен был остановить баржу.
– Для разрушения, – вслух произнес я, – лед тоже прекрасно сгодится, и его должно хватить.
Я кивнул себе, поднялся и сказал:
– Отлично, Гарри. Сделаем это по-нашему.
Я двинулся вниз к берегу. Прикладом винтовки начертил круг в грязи и закрыл его прикосновением руки и шепотом, призвавшим волю. Как только почувствовал, что ее присутствие охватило очерченное место, я, взяв всю собранную мною волю, потянулся вглубь земли и прихватил еще, черпая энергию, будто воду из колодца.
Я чувствовал бурлящую силу лей-линии под собой, чувствовал, как близко я подошел к решению моей задачи: собрать столько энергии, сколько возможно, перед тем как начинать атаку. Земля дрожала от течения подземной реки темной силы, духа насилия, опустошения и смерти, сосредоточенных в этой энергии, и я подключался к ней. Потенциально я мог направить ее ужасающую мощь на врага. У такого действия неизбежно будут последствия: цепная реакция, соответствующие осадки и многое другое, чего я не мог спрогнозировать, но сила давала чертовскую уверенность в том, что работа будет сделана.
Возникло мгновение, когда я едва так не поступил. Линия несла в себе очень многое. Но нельзя дергаться, на ходу меняя свои определения правильного и неверного (или умного и тупого), только потому, что совершить неверный поступок оказывается просто удобным. Иногда нелегко быть здравомыслящим, умным и ответственным. Иногда это отстой. Но это не превращает неправильное в правильное или тупое в умное.
Я уже получал более или менее предметный урок на данную тему. И я оставил эту силу в покое.