Арктический лен. Стихи разных лет.

Весна лупила в тулумбас – трамвайный бубен,
с ума сходили, помню, воробьи
вместо которых в замогильном Салехарде
порхают пуночки, порхают и молчат.

Весна бела, как куропатка в тех широтах

или полярная сова: молчит и смотрит
в льняную синь полутатарский городок —
в сырую, бледную, как немочь, синеву.

Зато по осени бескрайние помойки

в ромашках сплошь, и те колышутся под ветром;
сентябрь – и всё в снегу: он сходит в мае,
а мая не бывает вообще
на родине моей. И догадало ж
меня с моим умом-то и талантом…

Весна. И тюбики, мазилки, богомазы,

как называли нас дизайнеры, а мы
их циркулями, помню, называли;
заглядываешь в книжный – Дилан Томас:
крылатые деревья в птичьем гвалте,
улитка-церковь и вихры, октябрьский ветер…
Но это было позже, а тогда
открылось что-то в сказках Оскара Уайльда
и рифмовался с апельсином клавесин.

А в восемнадцать я ушел в солдаты

и мне теперь все чаще снится Север
где пил когда-то красное вино.

«Баллада Редингской тюрьмы» и «De profundis»,

да вранограй над берегом Полуя —
сны мерзлоты, что там ворочает домами,
как пьяный деревянным языком:
чуть свет стучатся, спрашивают, нет ли
одеколона, земляки? И всюду Север
шаламовский, но лиственница, но
Верлен, не различающий, где глина,
где снег на ней и тоже арестант —
беспутный арестант с лицом ямщицким,
косматый фавн с его дорогой в рай.

Березки льются дымом сигаретным.

кривым и талым, блеклым, как они,
в сугробах увязают водовозки,
июнь, а все пурга, пурга, пурга.

Где клавесин? Где лютня? Не слыхать их.

Но видишь арфу в северной березке,
ее изгиб. А струны – тот, кто слышит,
услышит и без них твою музыку.

Изгиб, излом и красное вино

меланхоличного забывшегося солнца —
чернила красные для бесконечных писем
Бог весть кому, быть может, и тебе.

Слегка подмороженная акварель

по верхушкам замерзших пихт
утро закралось в вечер
улица смотрит глазами дощатых
автобусных остановок

одиночество белой ночи

солнечное новоселье
видит во сне горностаев

прутья ив

отражения ломкие их

солнце забыло дорогу за горизонт

пишет письма
ясновидящей водой на песке
смотрит на голубятню

пристань и облака-летописцы

плетенье словес
бессловесные письмена
бессонного света
и сваи лачуг
увязли навек
в его золотом помоле

заря начинается с вечера

и до восхода стынет заря
болезненная и пронзительно нежная
как акварель
снов новобранца

Глядя из тамбура

Что я на свете видел
кроме весенней тундры?

Прутики в снеговине,

вечер впадает в утро,
солнце пришло с повинной
и до утра, пропащее,
замерзло блудным сыном.

Снег по оврагам стылым,

десна кровоточащие.

Ленинград—Воркута,

1987

Салехард