Арктический лен. Стихи разных лет.

Фазы быстрого сна и не вспомнить те сны,
не свести воедино, и каждый разъят,
каждый сон твой – на чьи-то такие же сны
в заполярьях железнодорожной страны
и какого рожна семафоры звенят?

Если мертвые только не знают вины,

значит, все мы мертвы, значит, просто земля
нас не хочет принять? Мы и ей не нужны?

Узловая. Платформы под снегом. И взгляд

сфокусировать не на чем. Око луны —
недреманное око ноябрьской луны
и опять перегоны навстречу летят.

Звезды в водах железнодорожной страны,

детских лагерных кладбищ кресты ли стоят
средь промозглой Вселенной? Созвездья и сны —
Близнецов, Козерога ль какого, Плеяд.

Семафоры звенят. И на кой мы ей ляд,

в самом деле, сдались? И кому мы нужны?

Экскаватор

Чем не работа – расстрел?

Грунтом присыпав едва

свежие ярусы тел,
курят, отходят от рва.

Вышка в ночи не удел

спит под звездой Рождества.

Что ты найти здесь хотел?

Ночь. Экскаватор у рва.

Мост, провалившийся в мел.

Дорога на старый Надым

1

Здесь шпалы облаками затекли
и нет границы неба и земли —
лишь нары на крови, на нарах снег,
сквозь рваный свод сочится мерзлота
и кверху дном несет Генисарет
лодчонку, чья коробочка пуста.

Здесь только пустошь ягельного сна,

что из пустого все не перельет
в порожнее из нити, из темна
ни дыма, ни курящегося льна,
ни твой, Васильев, птичий перелет
за нитью нить слоящийся как бинт.
И как понять, куда из мерзлых ям
уводит нас воздушный лабиринт,
оставив на помин лицейский ямб?

Вот лед сосет невзрачный фитилек —

арктический, должно быть, василек —
пустынный растекается квартал,
вот мертвый, весь в телегах, Вифлеем,
его необозримый краснотал,
и кто там под огнем, и глух и нем,
ест голову свою? И слеп, как крот,
молчит Гомер, и крутится фокстрот,
сквозь требуху сияет рыбий жир
спит теремок, не низок, не высок,
по перекресткам катится инжир
и пуля-дура, если не в висок,
летит тебе в затылок, пассажир.

2

То ладожский дьячок, то Мандельштам
и он, сластена, явно не здоров,
а сам-то ты? Вот рифма «корешам»
пришла – ушла, а вот – прожекторов
плывет косяк, а следом потекли
ослиный хвост, кобыльи корабли,
обозы коченеющих миров,
и что там, в той стране сошедших в ров,
луна ли там, чье дело – сторона,
прожектора ль заиндевелый зрак?

Продрогшие до нитки времена,

и не укорениться в них никак
и, пялясь в их невыплаканный мрак,
не Бога видишь в небе, а барак,
июньской тундры жиденький покров,
кукушкин лен, растущий абы как,
замерзшие могильники костров,
и прорубями – прорвой звездных ям —
глядит невоскрешенная вода.

Приходит, словно тать, заморыш-ямб,

уходит, оставаясь навсегда.

Вестник

…и резкость моего горящего ребра…

О. М.